Эпилог

Теперь, когда судебный процесс был закончен, Лиззи встала перед выбором. Она могла вернуться в Фол-Ривер, свой родной город, или начать новую жизнь где-нибудь ещё. Как она рассказала журналисту, «Порядочное число людей разговаривало со мной так, как если бы они думали, что я пойду и буду жить где-нибудь ещё, когда закончится мой судебный процесс. Не знаю, что на них нашло. Я собираюсь домой и я собираюсь там остаться. Мне никогда даже в голову не приходило сделать что-то другое».

Лиззи вернулась в «этот окровавленный и ветхий дом», как описал его в своей заключительной речи Робинсон, но только на небольшой промежуток времени. Она и Эмма являлись сонаследницами денег и собственности Эндрю и Эбби, на общую сумму около $400,000, порядочное состояние в 1893 [10.000.000 современных долларов США].

Одной из их первых покупок после процедуры с передачей наследства стал дом 7 на Френч-Стрит, на «холме», где проживали сливки общества Фол-Ривер. Название «Мейплкрофт» [кленовая роща] было вырезано в камне верхней ступеньки парадного входа. Это был элегантный трёхэтажный особняк в стиле эпохи королевы Анны (начала XVIII), который всё ещё стоит и в наши времена, потрёпанный, с облезлой краской и табличкой на двери: «Р. Дьюб, Пожарный инспектор – Нотариус». Греческий бюст с опаской выглядывает сквозь переднее окно, как бы пытаясь увидеть, не собираются ли снова толпы, век спустя.

Когда две сестры переехали, это составило приятный и элегантный контраст тому холодному и узкому дому на Секонд-Стрит. Дом на Френч-Стрит был выбором Лиззи, и она же решала, как его обставить. В его 14 комнатах всё ещё можно увидеть обои, которые выбрала она, с однородно причудливыми и невинными узорами Викторианской эпохи—маленькими цветочками, нежными, переплетёнными вьющимися стеблями и там и сям порхающими бабочками.

Холл был богато обшит красным деревом, а справа от него завивалась вверх на второй этаж широкая лестница с перилами из розового дерева. В нише на красивом круглом столике был бюст в греческом стиле—может быть, тот самый, что теперь пялится из остеклённого крыльца.

Слева была просторная гостиная или приёмная с широким мраморным камином, красующимся во внутренней стене, и шестью окнами напротив. Ковёр был нежно-сиреневого цвета, вроде бы любимого цвета Лиззи.

Столовая выглядела церемонно и была оклеена обоями в цветочек и с тяжёлыми портьерами из розового шёлка.

Кухня и совмещённая с ней утренняя столовая были совсем не похожи на каморки, в которых готовила и подавала еду Бриджет. Кухня была оборудована всеми новомодными удобствами того времени, и ниша, в которой была устроена столовая, была светлая и просторная.

У Лиззи было две спальни на втором этаже: одна занимала весь фасад дома, и использовалась зимой; другую, похожую комнату сзади, она занимала летом. Над камином [в зимней спальне], на деревянной панели, была вырезана поэма:

And old true friends, and twilight plays
И старые верные друзья, и игры в сумерки
And starry nights, and sunny days
И звёздные ночи, и ясные дни
Come trouping up the misty ways
Бегут ко мне тропой туманной
When my fire burns low.
Когда огонь мой догорает.

Эта поэма отображает сущность Лиззи, любительницы романтической поэзии и музыки, чья библиотека заполняла её спальни и две смежные комнаты и чья нежность по отношению к белкам и птицам, которые стекались на просторную лужайку особняка «Мейплкрофт», была легендарна. Это была та Лиззи, которая сбивала с толку и выводила из себя тех, кто знал без доли обоснованного сомнения, что на самом деле она была бездушной, сатанинской убийцей. Она просто упорно отказывалась вести себя соответствующим образом.

На третьем этаже особняка Мейплкрофт жила прислуга—горничная и экономка—про которых ходили слухи, что это была самая высокооплачиваемая прислуга в Фол-Ривер, получающая 10 долларов в неделю [250 современных долларов США]. Позднее, был добавлен шофёр, управляющий красивым чёрным фаетоном. Ни на чём Лиззи не поскупилась в отделке или обстановке. Жильё слуг и гараж были облицованы теми же качественными материалами, которые использовались во всём остальном доме.

Впервые в доме Борденов появился телефон (под номером 378), зарегистрированный на имя «Лизбет А. Борден», как она себя звала до конца своей жизни.

До того, как она купила свой отполированный автомобиль и наняла шофёра, Лиззи ходила за покупками и наносила светские визиты в собственной повозке. Каждый раз, когда она бывала замечена на улице или когда её видели входящей или выходящей из магазина, собирались кучки народа, которые перешептывались и показывали на неё приезжим. Она делала вид, что не замечает свою печально-скандальную известность, и по мере того, как она занималась своими обыденными делами, её прозрачные глаза цвета голубого льда смотрели прямо перед собой. Но поездки в центр города становились редкими. Всё больше и больше, её покупки, кроме еды и хозяйственных товаров, которые покупали слуги, производились в Бостоне, Вашингтоне или Нью-Йорке.

Конечно, было наивно с её стороны полагать, что поскольку присяжным понадобилось всего десять минут для того, чтобы признать её невиновной, теперь она свободная женщина, вернувшаяся в первоначальное положение. Одного лишь клейма предъявленного обвинения, о котором Преподобный Джаб и адвокат Дженнингс молились, да минует её чаша сия, было достаточно, чтобы вынести ей приговор в глазах многих в викторианском Фол-Ривер. Одно только предъявленное обвинение и процесс были равносильны приговору, какая там к чёрту презумпция невиновности!

Фол-риверский «Глобус» возобновил свою кампанию очернительства. Он не оставил никаких сомнений в том, что по их мнению произошла большая судебная ошибка. Лиззи мудро отказывалась от всех газетных интервью и никак не комментировала сюжеты в прессе, веря (надеясь?), что если она не будет помогать подпитывать эту историю, она, в конечном счёте, сойдёт на нет. Но газетчики оперируют иначе; они печатают каждый день.

Каждый слух о ней—а новые слухи распространялись каждую неделю—был с ликованием представлен как неопровержимый факт. Если никакого нового слуха вдруг не оказывалось, «Глобус» что-нибудь придумывал. В одном утверждалось, что когда Лиззи переехала в «Мейплкрофт», она попросила соседа снести ограду, которая разделяла их участки. Сообщалось, что возмущённый мужчина, имя которого не называлось, ответил, «Если вы переезжаете на соседний участок, я построю его ещё выше!» Правда заключалась в том, что никакого забора и никакого такого соседа не существовало, но для «Глобуса» это не имело никакого значения.
Вскоре после того как она вернулась в Фол-Ривер, Лиззи совершила поездку в Тонтон, чтобы поблагодарить шерифа и миссис Вайт за их заботу в течение тех десяти месяцев, что она провела в тюрьме. Узнав об этой поездке, «Глобус» сорвался с цепи:

В тюрьме!
Лиззи Борден является с повинной
Добровольно сдаётся шерифу Райту
Самая большая сенсация громкого дела
«Глобус» скормил этот сюжет Ассошиэйтед Пресс и она разошлась по телеграфу всем подписчикам. На следующий день АП распространила извинение, но «Глобус» его не напечатал и не напечатал опровержение. Это было в порядке вещей для Эдвина Портера.

С точки зрения фол-риверского общества Лиззи являлась изгоем; с таким же успехом она могла бы быть дочерью Авраама и Агари, сестрой изгнанника Измаила. Её имя, когда было необходимо его произнести, произносилось с презрением. Многие из её друзей, даже те, которые поддерживали её в течение того времени, что она провела в тюрьме и во время процесса, в конечном счёте отошли от неё. Давление общественности помешало многим продолжать своё с ней знакомство, и они проходили мимо неё без кивка или какого-либо другого приветствия.

Она вернулась в Конгрегационную церковь, где она пела в хоре, возглавляла Христианское общество и преподавала в Воскресной школе, но говорилось, что прихожане отвернулись от неё. Больше она никогда туда не возвращалась;: хоронил её священник Епископальной церкви.
Она жила, отрезанная от мира почти что как если бы она была за решёткой, приговорённная к одиночеству преградами сильнее засова—бессловесным, безжалостным осуждением окружающих. В открытую никто на неё презрительно не указывал—никакой открытой враждебности не выражалось—всего лишь эта настойчивая, сводящая с ума, повальная отчуждённость.

Обсуждались все её телодвижения, все всматривались в любую самую незначительную деталь её образа жизни и поведения. Некоторые говорили, что она слишком лихо управляла на улице своей повозкой. Некоторые повторяли легенду о том, что она не проявила никаких эмоций во время похорон родителей. Другие говорили, что она слишком щеголяла своим новоприобретённым богатством, когда она переехала жить на «холм». Если она выходила на свет в тихом, спокойном настороении, это могло означать только одно: она была в депрессии от чувства вины. Если она улыбалась, то, что же, это доказывало, что она бессердечна. Всё, что бы она ни делала, было неправильно.

Но оставаясь верной своей натуре, которую никто не попытался постичь, она ни разу не взмолилась о пощаде; никогда не просила себя понять; никогда ни словом ни вздохом не выразила возмущение тем, как с ней обращались.

Её ближайшим другом была Хэлен Лайтон , основательница фол-риверской Лиги спасения животных. В старости она говорила, что Лиззи была очень несчастна; что трагедия и скорбь бросали на неё тень.

«В старшем возрасте,» она сказала, «она подвергала сомнению правильность того, что она осталась в Фол-Ривер. Она поступила так по совету друзей, которые сказали ей, что если бы она отправилась жить куда-нибудь в другое место, это выглядело бы, как побег. Сначала это ей казалось мудрым, но впоследствии она задавалась вопросом, не было бы лучше, если бы она поселилась в другом месте.

«Она не была так одинока, как она описывалась. У неё была по крайней мере дюжина верных друзей, которые делали всё, что могли, чтобы скрасить ей жизнь. Мисс Борден была в высшей степени признательна за проявленную к ней заботу и она удостаивала многими милостями своих друзей. Она не любила принимать подарки, но никогда не уставала одарять своих друзей.

Мисс Борден помогала очень многим. Она находила удовольствие в том, чтобы помогать людям и щедро делилась всем, что имела. Она помогла нескольким молодым людям получить высшее образование. Сама любительница чтения, она позаботилась о том, чтобы многие, находившие удовольствие в чтении хороших книг, но не могущие позволить себе покупать их, были хорошо обеспечены чтением. Очень немногие знали о размахе её благотворительности».

Хотя многие чурались её, исключение составляли дети. Хотя это они радостно напевали стишок о 40 ударах, когда они прыгали через скакалку, про неё говорили, что у неё всегда находилась улыбка или ласка для всех, кто к ней подходил. Её можно было увидеть почти каждый день, сопровождаемую своим любимым котом и собаками, занимающуюся домиками для белок и птиц, которые наполняли большой боковой двор. Для соседских детей часто выставлялось печенье и им разрешалось подбирать упавшие фрукты.