Защита завершает выступление

Одновременно с концом выступления обвинения спала невыносимая жара, которая вводила в оцепенение и зрителей, и участников судебного процесса. За одну ночь температура упала на 37 градусов по Фаренгейту, от 92ºF [33ºC] в четверг вечером до освежающих 55ºF [12ºC] в пятницу утром.

На одиннадцатый день процесса свидетели продолжали давать показания, опровергая историю Ханны Риган о ссоре между Эммой и Лиззи.

Миссис Марианна Холмс, жена банкира Чарльза Холмса, показала, что она спросила надзирательницу об этой истории вскоре после того, как она была опубликована, и что миссис Риган сказала ей, что это было неправдой; она не слышала ссоры между сёстрами. Она будет готова подписать заявление соответствующего содержания, если Маршал Хильярд ей позволит. Однако Хильярд сказал ей, что если она его подпишет, то это будет противоречить его приказу. Явно боясь потерять работу, если она будет перечить маршалу, она не подписала бумагу, составленную Дженнингсом и преподнесённую Преподобным Баком.
Её муж, Чарльз, предстал перед судом для дачи показаний и сказал то же самое; эта история была ложью.

То же самое сказали газетный репортёр Джон Колдвелл и миссис Мэри Бригэм.

Так никогда и не станет ясно, сколько из всей этой истории про ссору было продуктом богатого воображения журналиста «Глобуса» Эдвина Портера, но в той мере, в которой это касалось суда, она была разбавлена показаниями надёжных свидетелей и теперь в неё верили только участники фракции, настроенной против Лиззи.

Главным свидетелем на одиннадцатый день была Эмма Борден.

Эмма выглядела на все свои 42 года; больше всего она походила на чопорную незамужнюю учительницу из Новой Англии. Она была одета с чрезвычайной опрятностью во всё чёрное, и на всех её чертах лежала печать Борденов. Когда она находилась на свидетельской трибуне, она стояла идеально прямо, её взгляд ни разу не потупился, её рот ни разу не дрогнул. Она стояла с полным самообладанием, отвечая на каждый вопрос неторопливо и уверенно, реагируя на искусный перекрёстный допрос Ноултона без вызова, но с твёрдым намерением, чтобы её хорошо обдуманные слова были полностью поняты.

Как уже говорилось, Эндрю был хорошо известен всем в Фол-Ривер, и его уважали, боялись или ненавидели в зависимости от их деловых отношений. Эбби была почти что затворницей. Её единственными выходами на люди были её походы на рынок и нерегулярное посещение церкви. Она не принимала участия ни в социальной, ни в гражданской жизни в Фол-Ривер .

Общительным членом этой семьи была лишь Лиззи. Об Эмме было известно мало как тогда, так сейчас. Показательно, что есть десятки фотографий Лиззи, многие из которых были сделаны в профессиональных фотоателье, но сохранились только две фотографии Эммы. Можно подумать, что её цель в жизнь заключалась в том, чтобы остаться незамеченной.

Но её показания в поддержку Лиззи были убедительными и положительными. Она излагала их ясно и без колебаний. Возможно, её выступление в суде было её звёздным часом.

Дженнингс первым делом стремился установить, что борьба за наследство не было мотивом к убийству.

Эмма изложила данные, показывающие, что у Лиззи на счету было $170 в банке «Дюрфи», $2,000 в банке «Массасоит», $500 в «Сберегательном Банке Юнион» и $141 в банке «Пятицентовые сбережения Фол-Ривер». Это было в дополнение к различным акциям. По стандартам 1892 года, это была внушительная сумма денег для молодой лэди.

Затем Дженнингс задался целью подчеркнуть хорошие отношения между отцом и дочерью:

Мисс Эмма, носил ли ваш отец на пальце кольцо?
Да, сэр.
Это было или не было единственным ювелирным изделием, которое он носил?
Единственным.
Вы знаете, откуда он получил это кольцо?
От моей сестры Лиззи.
Как задолго до его смерти?
Я думаю 10 или 15 лет до неё.
Вы не знаете, перед тем, как он начал носить его, она носила его?
Да, сэр.
Вы не знаете, было ли оно или не было на его пальце, когда его хоронили?
Было.

Следующим шло иллюзорное платье Лиззи, и поиски, которые велись, чтобы найти его.

Прежде всего, сколько всего было платьев в различных стенных шкафах?
Где-то около 18 или 19.
И чьи это были платья?
Все они принадлежали моей сестре и мне, кроме одного, которое принадлежало миссис Борден.
Как много из этих платьев были синими, или в которых синий цвет был заметен?
Десять.
Кому они принадлежали?
Два мне и восемь моей сестре.
Вы присутствовали при обыске в субботу днём?
Да, сэр.
Что, если вообще что-нибудь, сказал вам доктор Долан про характер обыска, который был произведён?
Он сказал мне, что обыск был таким тщательным, каким он только мог быть, если только не сдирать обоев со стен и не отдирать ковры от пола.
В какой-либо момент имелись ли у вас или у мисс Лиззи возражения против обыска дома?
Ни малейших.
Вы помогали вести обыск каким-либо образом?
Мы сказали им, что они могут приходить так часто, как хотят, и искать так тщательно, как могут.

Затем она описала голубое хлопчато-бумажное платье из бедфордского репса, которое сожгла Лиззи. У него был, она сказала, очень светло-голубой фон с тёмным узором, который был по размеру примерно дюйм на три четвёртых дюйма. Это было не бог весть какое платье из дешёвой материи, стоящей 12½ цента за один ярд или, может быть, 15 центов.

Шитьё, как было тогда очень распространено, происходило в комнате для гостей, где была убита Эбби. Вскоре после того как платье было сшито, в доме были маляры, которые красили дом снаружи и подкрашивали внутри.

Вы знаете что-либо о том, как тогда на это платье попала краска?
Да.
Где на нём была краска?
Полагаю, спереди и на одной стороне по направлению к низу и на изнанке юбки.
Как быстро это случилось после того, как это платье было сшито?
Я думаю в течение двух недель; может быть даже раньше.
И где было это платье, если вам это известно, в субботу, день обыска?
Я видела его висящим в шкафу, который стоит у входа.
Каким же это образом вы это тогда увидели?
Я вошла, чтобы повесить то платье, которое я носила в тот день, и не могла найти свободного крючка, и я поискала, чтобы найти крючок, и заметила это платье.
Вы сказали что-либо вашей сестре об этом платье вследствие того, что вы не нашли свободного крючка, чтобы повесить своё платье?
Да.
Что вы ей сказали?
Я сказала, «Ты ещё не уничтожила это старое платье? Почему бы тебе это не сделать?»
Каково было на тот момент состояние этого платья?
Оно было очень грязное, испачканное и сильно выцветшее.
Когда в следующий раз вы видели это платье из бедфордского репса?
Думаю, в воскресенье утром, около девяти часов.
Теперь, расскажите пожалуйста суду и присяжным, всё, что вы видели или слышали на кухне в то утро.
Я мыла посуду и услышала голос моей сестры, и я повернулась и увидела, что она стоит возле плиты, между плитой и дверью в столовую. Это платье висело у неё на руке и она сказала, «Сожгу-ка я это старое платье». Я сказала, «Почему бы нет?» или «Ну, давай» или «Я бы сожгла его, если бы я была на твоём месте», или что-то в этом роде. Я не могу привести точных слов, но я имела в виду, сделай это. И я отвернулась и продолжала мыть посуду и не видела, как она его сжигала и больше тогда не обращала на неё внимания.
В каком состоянии были тогда кухонные двери и окна?
Всё было открыто настежь, и сетки от мух, и ставни.
Были ли на тот момент всюду полицейские?
Да, они были повсюду во дворе.

Дженнингс попытался установить, что в доме Борденов не было мешка для сбора ветоши, куда могло бы пойти старое платье. Сомнительно, однако, чтобы он хотел, чтобы она сказала, почему его у них не было, потому что Эндрю никогда бы не заплатил за то, чтобы убрали мусор, который можно было сжечь.

Ноултон возразил против этого вопроса и его возражение было принято.

Элис Рассел, подруга Эммы, присутствовала во время сжигания платья. На следующий день она сказала Эмме, что сышик Хэнском спросил её, были ли на месте все платья, которые там были в день убийства, и она ответила ему, «Да». Эмма спросила её, почему она это ему сказала.

«Сжечь это платье – это самое худшее, что Лиззи могла сделать,» сказала мисс Рассел.

«Почему ты мне это не сказала до того, как я его сожгла?» спросила Лиззи. «Почему ты меня не остановила?»

Эмма сказала мисс Рассел, что ей следует сказать детективу Хэнскому о сожжённом платье, а также то, что она и Лиззи велели ей так поступить.

Дженнингс спросил её об так называемой ссоре с Лиззи:

Теперь, Мисс Эмма, вы помните историю, которая была рассказана Миссис Риган о ссоре между вами и вашей сестрой?
Да, сэр.
Ваше внимание было привлечено к этому факту мной?
Да.
Как быстро после этой истории, вы не знаете?
На следующее утро.
Теперь, Мисс Эмма, в то утро, у вас был какой-то разговор с Мисс Лиззи, в котором она сказала: «Эмма, ты ведь меня предавала, не так ли?»
Не было.
И вы не сказали в ответ, «Нет, Лиззи». «Предавала,» сказала Лиззи, «но ты увидишь, что я не уступлю ни на дюйм». Был какой-то такой разговор?
Не было.
Что-нибудь на эту тему?
Ничего не было.
Тем утром или каким-нибудь другим утром?
Ни тем утром, и ни в какое другое время.
Были когда-либо какие-либо неурядицы в комнате надзирательницы между вами и вашей сестрой, пока она там содержалась?
Нет, не было.

Обвинение заканчивает выступление, часть IV

Их первым свидетелем была Сара Харт. Около 9:50 утра в день убийств, она проходила мимо дома Борденов со своей золовкой и заметила молодого человека, который стоял у калитки, положив голову на левую руку, его локоть на заборном столбе. Она остановилась и поболтала минут пять со своим племянником, который тоже проходил мимо, и незнакомец был всё ещё там, когда она уходила.

Чарльз Сойер, который был призван в качестве стража полицейским Алленом как только забили тревогу, засвидетельствовал, что Лиззи сидела в кресле-качалке и о ней заботились Мисс Рассел, Миссис Черчилль и Бриджет. Он находился вблизи от неё всё это время и не видел пятен крови на её голове, волосах, руках или платье.

Следующим вызвали Марка Чейса. Он рассказал о том, что видел незнакомого мужчину в лёгкой двухместной коляске, стоявшей перед домом Борденов во время убийства.

Доктор Бенджамин Хэнди подтвердил то, что сказала миссис Харт. Он тоже видел странно себя ведущего молодого человека, странно настолько, что он остановил свой экипаж, чтобы понаблюдать за ним. Он, казалось, был во взвинченном состоянии; периодически он останавливался, а потом продолжал идти. Он был непохож, сказал доктор, на кого-либо, кого он когда-либо видел на улице за свою жизнь.

Ещё одним на этом параде свидетелей, которые давали показания о том, что видели чужих людей около дома Борденов, был Чарльз Гиффорд. Он описал мужчину, весившего от 180 до 190 фунтов [80-85 кг], который сидел на ступеньках заднего крыльца вечером накануне. На нём была надвинутая на глаза соломенная шляпа.

Когда на свидетельскую трибуну взошёл Валтер Стивенс, впервые стало ясно, почему Робинсон не запаниковал, когда полицейский Мэдли обстоятельно рассказывал о том, как он поднялся на чердак, посмотрел вдоль пола и не обнаружил в пыли следов. Заключение: Лиззи не была там наверху тем утром.

Мистер Стивенс был журналистом из фол-риверских «Новостей». Он находился в полицейском участке, когда полицейский Аллен срочно вернулся туда за подмогой. Стивенс быстрым шагом отправился обратно к дому. В поисках материала для сводки новостей, он пошёл к амбару в то же время, когда полицейский Мэдли прибыл в дом. На чердак он не поднимался, но в то время, когда он был на первом этаже, он слышал, как трое взошли вверх по ступеням и ходили на чердаке... до того, как Мэдли совершил свою инспекцию.

Был вызван Альфред Кларксон, инженер-механик, и он назвал себя одним из этих троих. Он добавил, что он видел, как двое других пошли наверх... до Мэдли.

Слова «мы с Брауни» дополнили «картину маслом». Свидетельские показания 12-летнего Томаса Барлоу внесли элемент веселья в это судебное разбирательство. Он был этим «мы», а его дружок, Эверетт Браун, также 12-ти лет, был «Брауни».
Томми, ссылаясь каждый раз на «меня с Брауни», рассказал, как они играли на тротуаре и очутились возле дома Борденов как раз когда впервые был дан сигнал тревоги. Мечтая об отличном приключении, после того, как их не пустили в дом вместе со стражем Сойером «мы с Брауни» отправились к амбару, мечтая поймать убийцу, прячущегося в сене. «Мы с Брауни» поднялись на чердак, шныряли там и играли какое-то время, но убийцу не обнаружили. Всё это произошло до того, как там появился полицейский Мэдли. На перекрёстном допросе Ноултон старательно пытался поколебать уверенность подростка относительно времени, которое «мы и Брауни» провели на чердаке, но «мы и Брауни» твёрдо знал, когда начались их игры.. Они всегда начинались в 11 часов утра. Кто смог бы пошатнуть уверенность 12-летнего мальчика относительно того, когда все его скучные занятие заканчивались и он мог идти играть?

Защита доказала то, что надо было доказать. Было либо пять либо семь человек, которые были наверху на чердаке до того, как Мэдли глянул вдоль пола и ничего не увидел. Адвокат Дженнингс в своём вступительном слове сказал, что вылазка Мэдли на чердак была «проще парёной репы—плодом его воображения».

Это было даже чем-то бóльшим. Для обвинения было жизненно важно лишить Лиззи её алиби о том, что она была в амбаре в тот момент, когда был убит Эндрю. Было явно, что Мэдли не мог просто ошибаться; его описание было слишком детальным и тщательным. Он, находясь под присягой, дал ложные показания, так же, как Флит ранее.

Не было это и первым разом, что Флит подтасовывал показания. Во время расследования он доложил Флиту, что Чарльз Кук, один из управляющих Эндрю, сказал ему, что Эндрю сказал за два дня до убийств, что ему нужно найти время, чтобы составить завещание. Кук клялся с пеной у рта на предварительном следствии, что он этого заявления не делал.

Томас Хикки, журналист из «Бостонского Глобуса», был вызван Робинсоном, чтобы добавить то, что он знал об истории Ханны Риган о ссоре между Лиззи и Эммой. Он видел Ханну как раз после того, как эта история появилась в фол-риверском «Глобусе». Он пожурил её, сказав, «Вижу, что ты попала в газеты». «Да,» Ханна ответила, «но от всего этого им придётся отказаться».

«Я спросил её про ссору, и она сказала, что никакой ссоры не было. Я спросил её, повторяла ли она какие-нибудь из слов, сказанных сёстрами; спросил, была ли хоть какая-то правда в этом слухе, и она сказала, что абсолютно никакой».

У защиты был ещё один прорывной момент, когда был вызван Хайман Любинский. Он был русским иммигрантом и по-английски знал только самые простые слова. В тот роковой четверг он забрал свой вагончик с мороженым и лошадь всего лишь минуты после 11:00 утра. Путём сложных вычислений он мог доказать, что он покинул конюшню между 11:05 и 11:10 и проехал мимо дома Борденов всего лишь минуты спустя.

«Я видел лэди», он сказал, «которая выходила из амбара как раз к ступенькам сзади дома. На ней было платье тёмного цвета».

Он доставлял мороженое в дом Борденов много раз до этого, и эта лэди, которую он видел, была не Бриджет; её он знал. Его свидетельские показания согласовывались минута в минуту с тем временем когда, по словам Лиззи, она возвращалась в дом из амбара. Он рассказал об этом, помимо прочих, полицейскому Мэдли, но, должно быть, его история была полиции не интересна. Тем не менее, кто-то из работающих на Дженнингса отыскал его и привёл его в суд давать показания.

На перекрёстном допросе Ноултон терял всякое терпение от неспособности Любинского говорить свободно. Несколько раз во время его допроса Любинский протестовал: «Вы слишком быстро меня спрашиваете!» Один журналист из нью-йоркского «Солнца» написал: «Никогда ещё ни один юрист не пытался сильнее запутать свидетеля, чем мистер Ноултон в этом случае. Он ходил взад-вперёд между свидетелем и трибуной, за которой тот стоял, забрасывая его быстрыми вопросами. Он был нервным, возбуждённым и говорил бранящим тоном».

Но, добавил он, ему не удалось пробить брешь в показаниях Любинского.