Ноултон выступает от обвинения, Часть II

Давайте исследуем раны этой женщины. В этих ударах не было ничего, кроме ненависти и желания убить. Некоторые плохо нацеленные удары были нанесены под углом; некоторые, плохо направленные, попали в шею; некоторые отскочили от головы и не прошли насквозь; некоторые, там, где череп был слабее, пронзили насквозь. Большой сильный мужчина нанёс бы один удар, и на этом всё бы закончилось. Рука, которая держала оружие, не была сильной мужской рукой. Это была рука человека, сильного только в ненависти и желании убить.

Это был аргумент сильный в чувствах, но слабый в экспертно-криминалистическом доказательстве. Он не уступал аргументам Робинсона, когда тот был в ударе. Любой человек, натренированный в прениях, затруднился бы решить, который из этих адвокатов воспарил выше в своих риторических полётах. Сравнение этих двух заключительных выступлений несомненно привело бы в лучшем случае к ничьей, или к незначительному преимуществу в пользу Ноултона.

Робинсон нарисовал схематичный вариант того, как посторонний человек смог бы войти в дом, совершить преступления и затем прокрасться через боковую дверь. Он не стал долго возиться с этим аргументом; ведь, как он сказал, не было ни его задачей, ни задачей присяжных, объяснить эту тайну. Но для того чтобы приговорить Лиззи, теория о постороннем должна была быть полностью дискредитирована, и он приступил к выполнению этой задачи:

Не говоря уже о невозможности представить себе человека, который был бы настолько хорошо знаком с привычками этой семьи и с планировкой этого дома, и мог бы предвидеть вещи, которые сами члены семьи предвидеть не могли, и был бы настолько далёк от человеческого разума, и был бы настолько преступным, чтобы решиться без какого-либо повода пойти к тому дому тем утром, проникнуть через кордон, состоящий из Бриджет и Лиззи, и преследовать эту бедную женщину вверх по ступенькам к её смерти и затем ждать, с оружием в руке, пока дом снова не наполнился людьми, чтобы закончить свою работу. Я пока не буду обсуждать с вами невозможность всего этого.

Тело жертвы рассказывает нам другое. Это всего лишь обстоятельство, но это одно из тех обстоятельств, которые не могу быть ни подвержены перекрёстному допросу, ни высмеяны, ни заболтаны. Бедная женщина стояла, когда её ударили, и упала навзничь на пол со всей силой своих двухсот фунтов [90 кг.]. Это сотрясение не могло не быть услышано во всём доме.

Независимо от того, насколько хитро задумано убийство, всегда наступает какой-то момент, когда навыки и хитроумие убийцы его подводят. И они её подвели. Они подвели её в этот критический момент, который мой уважаемый коллега попытался объяснить, если мне будет позволено так сказать, и потерпел полную неудачу. Она находилась в этом доме наедине с этой убитой женщиной. И та не могла упасть без того, чтобы она это не услышала. Убийца не смог бы войти в дом так, чтобы она это не заметила. Она была вне поля зрения, и миссис Борден была вне поля зрения, и вскоре в дом вернулся строгий и справедливый человек, знавший о злобе, которая существовала между ними. Он пришёл; он присел; она вышла к нему и сказала ему, «Миссис Борден получила записку и ушла».

Записка не пришла, записка не была написана, никто записку не приносил, никто не заболел. Миссис Борден записку не получала.

Когда она сказала эту ложь своему отцу, ей не пришло в голову, что найдётся множество свидетелей её лживости. Дали объявление об авторе этой записки, которая никогда не была написана и не была получена. Однако, мой уважаемый коллега изволит предполагать, что она была частью плана убийства. Но каким образом? Написать записку, чтобы выманить женщину из дома, когда он шёл туда, чтобы её убить? Какой был смысл писать записку, чтобы избавиться от миссис Борден, когда в доме всё равно оставались Лиззи и Бриджет? Ну нет, это слишком уж дико и абсурдно.

Избави Боже, чтобы кто-либо совершил такое убийство, но кто-то его совершил, и когда я обнаруживаю, что она была убита не сильной рукой мужчины, а слабыми и малоэффективными ударами женщины, когда я обнаруживаю, что это скорее удары ненависти, чем силы, когда я обнаруживаю, что она была оставлена одна в самый момент убийства, заперта в доме, где любой звук везде прослушивался, с единственным человеком во всей божьей вселенной, который мог сказать, что она не была её другом, с единственным человеком во вселенной, который мог выиграть, убрав её с дороги, когда я обнаруживаю, как я обнаружил и как вам предстоит обнаружить, если вы будете судить по совести, что эта история, рассказанная о полученной записке такая же лживая, как и само преступление, я не несу ответственности, господин старшина присяжных, вы не несёте ответственность за то заключение, которое вы вынуждены сделать.

Возможно, в этом деле есть нечто, что спасает нас от мысли о том, что Лиззи Борден собиралась убить своего отца. Я надеюсь, что нет. Но Лиззи Эндрю Борден, дочь Эндрю Джэксона Бордена, спустилась вниз по той лестнице уже будучи убийцей. Она спускалась вниз, чтобы встать лицом к лицу со своей судьбой.

Не могло быть никакого вопроса, узнал ли он, почему эта женщина погибла. Он знал, кому она не нравится. Он знал, кто не мог смириться с её присутствием под одной крышей. Он знал о споре, который дошёл до бешенства, который завершился её смертью, и она не осмелилась позволить ему остаться в живых, хотя он и был её отцом, связанным с нею узами любви.

Это была кульминация обращения Ноултона к суду. Его обращение, как и обращение Робинсона, длилось более четырёх часов и, как и обращение Робинсона, передаётся здесь в сжатой форме. В этих нескольких предшествующих параграфах Ноултон сделал всё, что кто-либо мог сделать, чтобы убедить суд в виновности Лиззи. Большинство его предположений, хотя и основанных на логике, не были подкреплены твёрдыми уликами, но ведь ничего в этом деле не было ими подкреплено. Он пытался сделать хоть что-то с тем материалом, который ему предоставила полиция Фол-Ривер.

Он продолжил, смело атакуя алиби Лиззи, что она была наверху на сеновале в амбаре, когда был убит Эндрю, но у него не было доводов, чтобы его опровергнуть. «Плёвое дело» Медли повисло в воздухе. Тот факт, что другие были наверху на сеновале до Медли, сделал его пристальный взгляд вдоль пола на предмет обнаружения следов в пыли вымыслом, который было невозможно защитить . О защите Лиззи-на-сеновале Ноултон мог сказать только: «Я утверждаю, что эта история просто абсурдна. Я утверждаю, что эта история не находится в рамках предполагаемой вероятности». Но в этом отрицании не было силы.

По поводу отсутствия пятен крови на ней или её одежде, его возражение было еще слабее:

Как она могла не забрызгать своё платье кровью, если она являлась виновницей этих преступлений? Что касается первого преступления, едва ли необходимо пытаться ответить на этот вопрос. В четырёх стенах этого дома, когда в печи было еще достаточно огня, с предостаточной женской хитростью, никто не предположил относительно первого преступления, что у неё не было возможности, или недостаточно средств, чтобы успешно спрятать все материальные улики, указывающие на это преступление.

Это предполагало новую теорию: либо платье, нижняя юбка, чулки и обувь, которые были на Лиззи, были сожжены в кухонной плите, либо они были спрятаны где-нибудь в доме. Сожжение таких больших предметов, как платье и нижняя юбка, какие носились в то время, не могло было быть осуществлено без того, чтобы это не заметила Бриджет, или без значительного остатка пепла, который полиция не увидела, когда плита была опорожнена и просеяна.

Постулировать сокрытие двух окровавленных комплектов одежды от трёх интенсивных обысков полиции было едва ли не равносильно отчаянию.

Что касается второго убийства,» признал он, «вопрос встаёт более трудный. Я не могу на него ответить. Вы не можете на него ответить. Вы не являетесь ни убийцами, ни женщинами. У вас нет ни умения убийцы, ни хитрости и ловкости женского пола.

Конечно, сексистское мышление не зародилось в двадцатом веке; оно процветало и в 1890е годы. Так или иначе, то объяснение, что узлы с испачканной кровью одеждой каким-то образом могли исчезнуть при помощи коварства, хитрости и ловкости женщин, но не мужчин, было бредом, чепухой, вздором.

На протяжении всего процесса и, особенно, во время своего завершающего выступления, Ноултон ссылался на то платье, которое Лиззи носила утром в день убийств, как на «шёлковое» платье:

Это платье было описано перед вами как шёлковое платье—не дешёвое платье, платье, которое любая бережливая женщина не надела бы для глажки. Конечно нет. Это послеобеденное платье. Ваши жёны одеваются в шёлк, когда они спускаются на кухню для домашней работы по утрам до обеда?

Это платье не было шёлковым платьем; оно было из хлопка. Этот материал, который стоил тогда около 20 центов за ярд, был смесью 90 процентов хлопка и 10 процентов шёлка, и был очень популярным материалом для дешёвых дневных платьев. Он назывался «бенгальским шёлком» по той же причине, по какой стеклянные бусины назывались «искусственными» жемчужинами—ухищрение торговцев ради того, чтобы продукт звучал лучше, чем он был на самом деле.

Кроме того, уловка Ноултона не учитывала объяснение Лиззи, что когда она встала тем утром, она оделась для того, чтобы отправиться по магазинам.

Какая защита, господин старшина присяжных?» заключил Ноултон. «Какой ответ к этому множеству непоколебимых фактов? Ничего; ничего. Я останавливаюсь, и думаю, и я говорю снова: ничего.

Многоуважаемый коллега, со всем его красноречием, с которым я не могу надеяться сравняться или приблизиться, не попытался сделать ничего, кроме как сказать: ‘Не доказано’.

Убеждены ли вы, что она это сделала? Я попытался—как бы ни несовершенно, сам я вынужден признаться, выполнить печальное обязательство, которое было на меня возложено. Я излагаю вам эти факты с уверенностью, что вы люди отважные и правдивые.

Поднимитесь, господа, до уровня своего долга. Ведите себя так, как вы бы вели себя перед Последним Судом. Какова будет ваша награда? Непередаваемое чувство сознания хорошо выполненного долга.

Время близилось к полудню, когда Ноултон сел на своё место, а судья Дьюи объявил перерыв до 13:45, когда он обратится с заключительной речью к присяжным. Испытание почти что подошло к концу.

Ноултон выступает от обвинения

Осия Морриль Ноултон, в свои 46 лет, был на 13 лет младше экс-губернатора Робинсона. Он родился в Дарэме, штат Мэн, в 1847 году и 20 лет спустя окончил Колледж Тафтс. Ещё два года на юридическом факультете Гарварда, и он сдал экзамен на право заниматься адвокатской практикой и вывесил свою табличку.

В возрасте 29 лет он был избран представителем в нижнюю палату законодательного органа штата Массачусетс, а через 2 года был повышен в должности и стал сенатором. В течение следующих двух лет (ему было тогда 32), он стал окружным прокурором южного округа Массачусетса—должность, которую он занимал во время этих событий.

Он был человеком серьёзным, глубоко уважаемым в Новой Англии. Он всегда был отличным студентом, успешным адвокатом и совестливым законодателем. За те 14 лет, которые он прослужил в качестве окружного прокурора, его опыт работы был разнообразным и заметно успешным.

Но, как он написал генеральному прокурору штата Пилсберри двумя месяцами ранее, на этот раз у него не было надежды получить обвинительный приговор. Полиция Фол-Ривер составила настолько слабое дело, что суду не следовало рассматривать его, и они провели этот промежуток времени пытаясь связать вместе то немногое, чем они располагали. После пересмотра всего, что у него имелось, Ноултон понимал, что у обвинения было немногим более того, что у них было с самого начала: «Она скорее всего сделала это».

Он начал свою заключительную речь так же, как Робинсон начал свою: ужасаясь тому, что произошло 4 августа прошлого года. Затем он продолжил:

Обвиняемая на скамье подсудимых—женщина и, как говорится, христианка. Мы судим её за преступление, которое было бы расценено как невозможное, за исключением того факта, что оно таки было совершено, и мы обвиняем в нём эту женщину, которую мы сочли бы неспособной совершить его, если бы не улики, и мой долг, мой тягостный долг, обратить на них ваше внимание.

Заметьте, аргументировал он, что никакое привилегированное положение в обществе не является гарантией против совершения преступлений. Вдов и сирот в рабочем порядке облапошивают уважаемые банкиры; известны случаи, когда священники оказывались «чёрными как ад». Женский пол также не является гарантией, потому что и раньше случалось, что женщины оказывались убийцами, как и несовершеннолетние нежного возраста. Что касается этого конкретного случая—убийства Эндрю и Эбби Борденов—это преступление оказалось трудноразрешимым даже при самом тщательном и трезвом рассмотрении.

Этот пожилой мужчина и эта пожилая женщина уже миновали расцвет своих жизней. Они отработали свой долгий, знойный день. Они накопили сбережения, которые, они надеялись, будут достаточны, чтобы провести их через годы старости, и они готовились рука об руку, тихо и счастливо, подойти к закату своих жизней.

Он заступился за полицейское отделение Фол-Ривер, которое критиковалось прессой, публикой и защитой:

Как только это преступление было обнаружено, те, кто отвечает за раскрытие преступлений, были обязаны принять те меры, которые они считали необходимыми для обнаружения преступника. Они совершили множество ошибок. Это преступление превосходило возможности опытнейшего человека в этой стране и даже в мире. Что же в этом удивительного? Они не сделали много вещей, которые могли бы сделать. Что же в этом удивительного? Тогда никто не мог постичь это преступление во всей его сложности: оно выходило за пределы понимания любого. Однако они честно, добросовестно, настолько тщательно, насколько Бог наделил их способностями, шли различными путями, надеясь таким образом обнаружить преступника.

Я слышал от многих честных людей, что их невозможно убедить косвенными доказательствами. Но, господа, преступление, которое рассматривается на этом суде—работа убийцы. Это дело рук того, кто совершает бесчестные поступки вне зоны, где его могут увидеть и услышать. Когда кто-либо видит или слышит совершённое преступление, тогда показания того, кто видит или слышит, являются показаниями свидетеля, который видел или слышал его и являются прямыми уликами. Все другие улики являются косвенными. Вы когда-нибудь слышали об убийце, который обеспечивает свидетеля своей работы, который может это видеть или слышать? Убийство—это работа, требующая незаметности и мастерства, в которой не только не должно быть свидетелей, но и делается попытка замести следы.

Это было честное, юридически обоснованное и разумное объяснение того, что такое косвенные улики, но Ноултон выступал против предубеждения, с которым обвинение сталкивается с самого начала образования судов: нежелание присяжных вынести приговор, когда перед ними налицо недостаток прямых доказательств. Это был факт жизни, на который Ноултон ссылался в своём письме Пилсберри, когда он сказал, что не видит другого выхода, кроме как созвать суд. Решительно, он продолжил:

Вероятно, Эндрю Джэксон Борден никогда не услышал, как башенные часы городской ратуши пробили 11. Все факты этого дела убеждают нас, что когда Эндрю Борден находился в своём привычном месте, в банке мистера Авраама Харта, его верная жена, которую он оставил дома, мёртвая лежала ничком в спальне дома, где он её оставил. В 9:30 убийца встретил её в этой комнате и положил конец её невинной старой жизни.

Господа, это колоссальный факт. Это самый главный факт в этом деле, потому что убийца этого мужчины был убийцей миссис Борден. Это был злой умысел против миссис Борден, и это он вдохновлял убийцу.

Там она лежала, истекающая кровью, мёртвая, ничком, поверженная рукой убийцы. Во всей этой вселенной невозможно было найти человека, у которого был бы повод сделать это.

Говорят, что в доме любого человека можно найти скелет, но скелет Борденов—если он и есть—был неплохо припрятан. Это была немногословная семья. Они не выставляли напоказ свои трудности. Не следовало ожидать, что они расскажут о нём прислуге на кухне, а это и является главным доводом со стороны защиты, и всё же в этом доме была семейная тайна.

Бесполезно говорить вам, что в этой семье был мир и гармония.

Эта поправка в адрес мистера Флита, произнесенная в тот самый момент, когда бедная женщина, которая вырастила эту девушку, лежала мёртвая на расстоянии десяти футов от её голоса, не была всего лишь случайной. Она явилась к нам из глубин человеческой природы.

Эта девушка была должна ей всё. Миссис Борден была единственной матерью, которую она когда-либо знала, и она отдала этой девушке свою материнскую любовь—ребёнку, который не был её собственным, и она не прошла через муки деторождения, потому что это была дочь её мужа.

А потом случилась размолвка. Человек, у которого было больше четверти миллиона долларов, хочет дать своей жене, своей верной жене, которая 30 лет отрабатывала у него своё содержание и одежду, которая делала свою работу, которая содержала его дом, которая вырастила его детей, хочет выкупить и дать ей долю в маленьком доме, в котором живёт её сестра.

Только злодей мог бы узреть в этом что-то недолжное.

Она промолчала. Бриджет ничего об этом не знала. Она была на кухне. Эта женщина ни разу не выдала своих чувств, кроме как когда кто-то попытался заставить её назвать её «Мамой» и тогда она не выдержала.

Я слышал, что сказала в пятницу мисс Эмма, и я могу только восхищаться верностью и преданностью этой несчастной девушки по отношению к её ещё более несчастной сестре. Я не мог заставить себя задать ей много вопросов. Она была в настолько отчаянном положении, в котором может вообще находится любая невинная женщина: её ближайший родственник, жизнь её единственной сестры была в опасности и она должна была прийти ей на помощь. Она слабым голосом сказала нам, что отношения в семье были мирные, но мы с грустью осознаём, что они таковыми не были.

Лиззи отказалась признать звание матери. Она жила с ней в ненависти. И так эта ненависть и продолжалась, и росла, до тех пор, пока—мы не знаем; мы можем только гадать, как далеко она зашла, и насколько отравила кровь этой семьи.

Возвращаясь к той бедной женщине, лежащей ничком, как было описано, в спальне. Кому на свете было выгодно, чтобы её убрали с дороги? Только одному человеку. Была на свете лишь одна женщина, которая считала, что эта мёртвая женщина стояла между ней и её отцом.