Интересно узнать, каким именно было обычное поведение пуританских девиц, когда они были на скамье подсудимых перед сжигателями ведьм, знавших безнадёжность своего положения, чувствовавших неумолимую суровость своих судей, лишённых сочувствия и человеческого отношения, затравленных и вынужденных наблюдать, как каждое их движение и каждый их взгляд превращается в улики против них.
С течением времени разве они не превратились в стоиков, бесчувственных и безразличных ко всему, кроме самого худшего? Такого мнения придерживаются критики Лиззи Борден о её поведении. В течение десяти месяцев она находится в заточении у городского маршала Фол-Ривер и его полиции. Если её не повесят, то они будут считать, что эти десять месяцев потратили впустую, и что любой закон, кроме их собственного, хуже, чем бесполезен. Пуританская дева, находящаяся сейчас под судом, казалось бы, ведёт себя так, как если бы ей не на что было надеяться—привыкнув к бессердечию и подозрительности.
Чарльз Лотон, Натаниель Хэтавэй и Генри Тиллсон заняли место на свидетельской трибуне, когда суд в десятый раз возобновил заседание 15 июня. Лотон был аптекарем, Хэтавэй лабораторным химиком, а Тиллсон продавцом женских мехов.
Они рассказали о способах применения синильной кислоты как для чистки меха, так и в целях убийства, а также об её особенностях, когда ею пользуются как средством от насекомых.
Когда они закончили, состоялось совещание между адвокатами и судьями. Оно было неофициальным, и потому не осталось стенограммы этого разговора шёпотом, но решение, вынесенное тремя судьями, попало на передовицы всех газет на следующий день.
Обвинение оказалось не в состоянии соблюсти договоренность о пределах, достигнутую с защитой, и все свидетельские показания о яде были вследствие этого исключены.
Журналист из «Бостонского глобуса» продолжил:
В заключение она разразилась слезами—в приступе радости, благодарности и неожиданного облегчения, который сотряс её тело. Она научилась быть готовой к невзгодам и бессердечию, но милосердие и активное дружелюбие были настолько новыми для неё, что её нервы не выдержали.
Третья нога треноги обвинения сломалась, и можно резонно предположить, что Ноултону, как и генеральному прокурору Пиллсбери, в тот момент захотелось позагорать на пляжах Флориды.
Ноултон вскочил на ноги. «Обвинение заканчивает выступление», сказал он.
Это объявление удивило всех; только трое судей остались невозмутимыми. Среди зрителей возник гвалт, случившийся отчасти из-за того, надо полагать, что они ожидали, что защита может немедленно ходатайствовать об отклонении обвинений и на том придут к концу их деньки опосредованного возбуждения. Присяжные напряглись на своих местах, многие несомненно думая, что их собственное заключение может скоро подойти к концу. Лиззи сияла; наглядным подтверждением её волнения было быстрое помахивание её веера.
Снова и снова расходился слух о том, что защита не будет представлять опровержение тому, что выдвинуло обвинение. Среди, по крайней мере, зрителей на судебном процессе доминировало чувство, что версия обвинения растаяла как кусочек торта на солнцепёке. Общее мнение среди группы журналистов, освещающих процесс, было следующим: должно произойти одно из двух – либо процесс потерпит неудачу из-за отсутствия доказательств, либо он станет самой впечатляющей демонстрацией могущества косвенных улик.
Журналисты ринулись из зала суда, чтобы срочно передать новости в свои газеты. Стенографисты поторопились вниз в свои тесные пеналы, чтобы изготовить официальную стенограмму.
Генри Форд, возможно, последовал примеру конвейерной сборки, поданному стенографами и машинистками, побившими все рекорды производительности труда на Борденовском процессе. Дежурный стенограф, один из группы себе подобных, сидел за столом перед свидетелями, отрабатывая пятиминутную смену. Как только подходил конец его смены, следующий стенограф подсаживался рядом, слегка подталкивал его локтем и сменял его как бегун в эстафете олимпийского огня. Затем освободившийся стенограф быстро уходил из комнаты, бегом спускался по лестнице и доставлял свой блокнот со стенограммой одной из группы девушек-машинисток. Тем временем, третий стенограф продвигался вверх по лестнице, готовясь к своей смене. Эта система была такой эффективной, что всего один час после того, как свидетель давал показания, и адвокаты, участвующие в деле, и судьи имели перед собой напечатанную и аккуратно подшитую стенограмму.
К этому времени шериф Райт восстановил порядок, благопристойность и тишину в судебном зале на втором этаже и Эндрю Дженнингс начал выступление от защиты. Он был активный, нервный, решительный, маленький, худощавый и легко возбудимый человек с лицом полным тревоги. Он начал с личного замечания:
«Одна из жертв убийства в этом обвинительном акте», сказал он, «была в течение многих лет моим клиентом и моим личным другом. Я знал его с детства. Я знаю его старшую дочь [а Лиззи – младшая] такой же отрезок времени, и я хочу сказать прямо здесь и сейчас, что если я проявляю больше чувств, чем, возможно, вы думаете, необходимо при вступительном заявлении защиты в этом деле, припишите это к этому. Адвокат, участвующий в деле, скажу я вам, Старшина присяжных и господа присяжные, не перестаёт быть человеком, когда становится юристом».
«Реальность и вымысел предоставили множество необычайных примеров преступлений, которые потрясли чувства и ошеломили разум людей, но, я думаю, ни одно из них когда-либо не превзошло своей загадочностью то дело, которое вы теперь пытаетесь разрешить».
Это было, он сказал, преступление, поразившее весь цивилизованный мир. Жестокость нанесённых ран, наглость выбранных времени и места, и обвинение в преступлении младшей дочери жертвы, он сказал, сделали это поступком «либо душевнобольного либо демона».
«Человечеству от сердца хочется», продолжил он, «чтобы кто-то был наказан за это преступление. «Но, Старшина присяжных и господа присяжные, независимо от того, как сильно вы хотите, чтобы кто-то был наказан за это преступление, вы ищите виновного, а не невиновного».
Вокруг каждого человека, обвинённого в этом преступлении или любом другом, закон Массачусетса обводит круг презумпции невиновности и позволяет присяжному или суду пересечь его только при выполнении требуемых условий. Пока они не покажут, что доказано однозначно, что подсудимый и есть виновная сторона, им не позволяется пересечь эту линию и отобрать жизнь у обвиняемого.
В этом деле, от начала до конца, нет и крупицы прямых материальных доказательств вины Лиззи Эндрю Борден. Нету кровяного пятна – нету орудия убийства, которые они соединили бы с ней так или иначе, в любом виде или каким-либо образом. Они не смогли доказать, ни что она до него дотрагивалась, ни что она его видела, ни что она про него слышала. Нет, я говорю вам, и крупицы прямых свидетельств в этом деле, соединяющих её с этим преступлением. Это полностью и абсолютно косвенные улики.
Дженнингс последовательно представил на рассмотрение три пресловутых условия, необходимых для того, чтобы доказать вину в случаях с косвенными уликами: мотив, способ, и возможность.
«Нет абсолютно никакого мотива для совершения этого преступления подсудимой», сказал он, и напомнил суду о показаниях Бриджет об спокойствии домочадцев или вежливости в семье.
Хотя они и предоставляют мотив с её стороны убить мачеху, они не показали абсолютно никакого, чтобы убить отца. Абсолютно никакого; если только они не кажущееся мне смехотворным предположение, что она, вместо того, чтобы покинуть дом после убийства матери, ждёт там ещё час или час с половиной именно для того, чтобы убить своего собственного отца, между которым и ею не продемонстрировано ни малейшей неурядицы или какого-бы то ни было несогласия.
В том, что касается способа, «кровь, которая была показана на топорах, которые так тщательно охраняли сначала в этом деле, исчезла как туман на утреннем солнце. Молоток с гвоздодёром, который доктор Долан был так уверен на предварительном судебном заседании в Фол-Ривер, свершил деяние—так уверен, что он даже смог увидеть отпечаток, который наконечник с гвоздодёром сделал на голове мистера Бордена, исчез из дела. Я утверждаю, что в том, что касается орудия убийства, им придётся либо произвести оное, и, произведя его, соединить его как-нибудь прямо с обвиняемой, или им нужно придумать какое-нибудь разумное объяснение причины его исчезновения.
В том, что касается возможности:
Я хочу обратить ваше внимание прямо здесь, что во всех этих обысках и расследовании, которые были сделаны о местонахождениии и телодвижениях Мистера Эндрю Бордена тем утром, не нашлось ни одной живой души, способной дать показания здесь, что она видела как Эндрю Борден пришёл в деловой центр города из своего дома. Между своим домом и банком сбережений Юнион он был совершено невидим. Было ли для него легче остаться незамеченным, чем это было бы для кого-нибудь, совершающего побег из этого дома, и спокойно прошагавшего прочь?
Он также пообещал, что защита докажет, что Лиззи была в амбаре, как она и сказала, и что сожжённое платье будет должным образом представлено в их доводах.
Комментариев нет:
Отправить комментарий