Их первым свидетелем была Сара Харт. Около 9:50 утра в день убийств, она проходила мимо дома Борденов со своей золовкой и заметила молодого человека, который стоял у калитки, положив голову на левую руку, его локоть на заборном столбе. Она остановилась и поболтала минут пять со своим племянником, который тоже проходил мимо, и незнакомец был всё ещё там, когда она уходила.
Чарльз Сойер, который был призван в качестве стража полицейским Алленом как только забили тревогу, засвидетельствовал, что Лиззи сидела в кресле-качалке и о ней заботились Мисс Рассел, Миссис Черчилль и Бриджет. Он находился вблизи от неё всё это время и не видел пятен крови на её голове, волосах, руках или платье.
Следующим вызвали Марка Чейса. Он рассказал о том, что видел незнакомого мужчину в лёгкой двухместной коляске, стоявшей перед домом Борденов во время убийства.
Доктор Бенджамин Хэнди подтвердил то, что сказала миссис Харт. Он тоже видел странно себя ведущего молодого человека, странно настолько, что он остановил свой экипаж, чтобы понаблюдать за ним. Он, казалось, был во взвинченном состоянии; периодически он останавливался, а потом продолжал идти. Он был непохож, сказал доктор, на кого-либо, кого он когда-либо видел на улице за свою жизнь.
Ещё одним на этом параде свидетелей, которые давали показания о том, что видели чужих людей около дома Борденов, был Чарльз Гиффорд. Он описал мужчину, весившего от 180 до 190 фунтов [80-85 кг], который сидел на ступеньках заднего крыльца вечером накануне. На нём была надвинутая на глаза соломенная шляпа.
Когда на свидетельскую трибуну взошёл Валтер Стивенс, впервые стало ясно, почему Робинсон не запаниковал, когда полицейский Мэдли обстоятельно рассказывал о том, как он поднялся на чердак, посмотрел вдоль пола и не обнаружил в пыли следов. Заключение: Лиззи не была там наверху тем утром.
Мистер Стивенс был журналистом из фол-риверских «Новостей». Он находился в полицейском участке, когда полицейский Аллен срочно вернулся туда за подмогой. Стивенс быстрым шагом отправился обратно к дому. В поисках материала для сводки новостей, он пошёл к амбару в то же время, когда полицейский Мэдли прибыл в дом. На чердак он не поднимался, но в то время, когда он был на первом этаже, он слышал, как трое взошли вверх по ступеням и ходили на чердаке... до того, как Мэдли совершил свою инспекцию.
Был вызван Альфред Кларксон, инженер-механик, и он назвал себя одним из этих троих. Он добавил, что он видел, как двое других пошли наверх... до Мэдли.
Слова «мы с Брауни» дополнили «картину маслом». Свидетельские показания 12-летнего Томаса Барлоу внесли элемент веселья в это судебное разбирательство. Он был этим «мы», а его дружок, Эверетт Браун, также 12-ти лет, был «Брауни».
Томми, ссылаясь каждый раз на «меня с Брауни», рассказал, как они играли на тротуаре и очутились возле дома Борденов как раз когда впервые был дан сигнал тревоги. Мечтая об отличном приключении, после того, как их не пустили в дом вместе со стражем Сойером «мы с Брауни» отправились к амбару, мечтая поймать убийцу, прячущегося в сене. «Мы с Брауни» поднялись на чердак, шныряли там и играли какое-то время, но убийцу не обнаружили. Всё это произошло до того, как там появился полицейский Мэдли. На перекрёстном допросе Ноултон старательно пытался поколебать уверенность подростка относительно времени, которое «мы и Брауни» провели на чердаке, но «мы и Брауни» твёрдо знал, когда начались их игры.. Они всегда начинались в 11 часов утра. Кто смог бы пошатнуть уверенность 12-летнего мальчика относительно того, когда все его скучные занятие заканчивались и он мог идти играть?
Защита доказала то, что надо было доказать. Было либо пять либо семь человек, которые были наверху на чердаке до того, как Мэдли глянул вдоль пола и ничего не увидел. Адвокат Дженнингс в своём вступительном слове сказал, что вылазка Мэдли на чердак была «проще парёной репы—плодом его воображения».
Это было даже чем-то бóльшим. Для обвинения было жизненно важно лишить Лиззи её алиби о том, что она была в амбаре в тот момент, когда был убит Эндрю. Было явно, что Мэдли не мог просто ошибаться; его описание было слишком детальным и тщательным. Он, находясь под присягой, дал ложные показания, так же, как Флит ранее.
Не было это и первым разом, что Флит подтасовывал показания. Во время расследования он доложил Флиту, что Чарльз Кук, один из управляющих Эндрю, сказал ему, что Эндрю сказал за два дня до убийств, что ему нужно найти время, чтобы составить завещание. Кук клялся с пеной у рта на предварительном следствии, что он этого заявления не делал.
Томас Хикки, журналист из «Бостонского Глобуса», был вызван Робинсоном, чтобы добавить то, что он знал об истории Ханны Риган о ссоре между Лиззи и Эммой. Он видел Ханну как раз после того, как эта история появилась в фол-риверском «Глобусе». Он пожурил её, сказав, «Вижу, что ты попала в газеты». «Да,» Ханна ответила, «но от всего этого им придётся отказаться».
«Я спросил её про ссору, и она сказала, что никакой ссоры не было. Я спросил её, повторяла ли она какие-нибудь из слов, сказанных сёстрами; спросил, была ли хоть какая-то правда в этом слухе, и она сказала, что абсолютно никакой».
У защиты был ещё один прорывной момент, когда был вызван Хайман Любинский. Он был русским иммигрантом и по-английски знал только самые простые слова. В тот роковой четверг он забрал свой вагончик с мороженым и лошадь всего лишь минуты после 11:00 утра. Путём сложных вычислений он мог доказать, что он покинул конюшню между 11:05 и 11:10 и проехал мимо дома Борденов всего лишь минуты спустя.
«Я видел лэди», он сказал, «которая выходила из амбара как раз к ступенькам сзади дома. На ней было платье тёмного цвета».
Он доставлял мороженое в дом Борденов много раз до этого, и эта лэди, которую он видел, была не Бриджет; её он знал. Его свидетельские показания согласовывались минута в минуту с тем временем когда, по словам Лиззи, она возвращалась в дом из амбара. Он рассказал об этом, помимо прочих, полицейскому Мэдли, но, должно быть, его история была полиции не интересна. Тем не менее, кто-то из работающих на Дженнингса отыскал его и привёл его в суд давать показания.
На перекрёстном допросе Ноултон терял всякое терпение от неспособности Любинского говорить свободно. Несколько раз во время его допроса Любинский протестовал: «Вы слишком быстро меня спрашиваете!» Один журналист из нью-йоркского «Солнца» написал: «Никогда ещё ни один юрист не пытался сильнее запутать свидетеля, чем мистер Ноултон в этом случае. Он ходил взад-вперёд между свидетелем и трибуной, за которой тот стоял, забрасывая его быстрыми вопросами. Он был нервным, возбуждённым и говорил бранящим тоном».
Но, добавил он, ему не удалось пробить брешь в показаниях Любинского.
Комментариев нет:
Отправить комментарий