Как только похоронная процессия покинула дом Борденов, ежедневный обыск начался по новой. К тому моменту состоялась консультация с Эндрю Дженнингс, адвокатом, уже однажды представлявшим Лиззи. Понимая, что Лиззи могут обвинить, Дженнингс присутствовал и наблюдал за ходом обыска. Опять же ничего обнаружено не было.
Накануне похорон, Маршал Хильярд позвонил Хозее Ноултону, окружному прокурору, и попросил встретиться с ним в субботу, когда вместе с ним будет штатный полицейский детектив Джордж Сивер, мэр Джон Колин и патологоанатом Долан. Пока похоронный кортеж двигался по своему маршруту, а дом Борденов обыскивали в третий раз, эти пятеро сошлись на своё необъявленное собрание, которое продолжалось почти до 6 часов вечера. Консенсус: Лиззи, вероятно, убийца.
Позже тем же вечером мэр Колин и Маршал Хильярд появились в доме Борденов и встретились с Лиззи, Эммой и Морзом в плохо освещённой гостиной.
“У меня есть просьба к членам семьи,” сказал он. “Она заключается в том, чтобы попросить вас несколько дней оставаться в доме.” Лиззи спросила, “Почему? Кто-нибудь в доме подозревается? Я хочу знать правду.”
Колин поколебался ответить.
“Я хочу знать правду”, повторила Лиззи.
Маршал Хильярд ничего не сказал, а мэр ответил, “Мисс Борден, я очень сожалею, но я обязан ответить, что да. Вы подозреваетесь.”
Лиззи поднялась и спокойно посмотрела ни них обоих.
“Тогда я готова отправиться прямо сейчас,” сказала она.
“Предупреждение Миранды” о праве арестованного молчать, и о праве на присутствие адвоката на допросе, сегодня может процитировать любой восьмилетний ребёнок, имеющий доступ к телевизору. Эти права, однако, возникли не после ареста господина Миранды в 70-е годы 20-го века. Они были гарантированы Конституцией Соединённых Штатов и в 1892 году признавались в Массачусетсе, как и в любом другом штате, но ни Хильярд, ни Ноултон не упомянул эти защитные механизмы против самообвинения ни в ту субботу, ни в любое другое время после. Это было критической ошибкой.
В субботу Центральная Конгрегационная церковь провела совместную службу с Первой церковью, и каждая скамья в ней была занята. Вне всякого сомнения, гул толпы перед началом службы был больше связан с убийствами на Секонд-стрит, чем с чьей-либо бессмертной душой.
В своей молитве Преподобный У. Уокер Джаб воззвал к божественному вмешательству, чтобы эта ужасная загадка прояснилась. После утренней молитвы он сошёл с паперти, чтобы впрямую обсудить вопрос, который явно был на уме у каждого. Его манера была неспешной, а его голос выразительным и сдержанным. Он верно схватил настроение: замешательство и чувство безысходности жителей Фол Ривер всех вероисповеданий.
“Я не могу закончить мою молитву этим утром,” сказал он, “без того, чтобы не сказать несколько слов о чудовищном преступлении, которое поразило наш любимый город на этой неделе, безжалостно забрав из нашего церковного семейства двух уважаемых и ценимых его членов. Я не могу закончить без того, чтобы не сослаться на мою боль и изумление перед жестокостью этого злодеяния. За всю мою жизнь я никогда не слышал о более зверском, коварном, отчаянном и дьявольском убийстве.
“Каков же должен быть человек, смогший стать виновным в таком омерзительном преступлении? Чтобы совершить такое убийство нужно быть человеком без сердца, без души, воплощением дьявола, самым порочным, самым низким из деградировавшей и порочной человеческой породы, или же он должен быть маньяком. Обстоятельства, сам акт, и всё, что его окружает, покрывают его завесой глубокой тайны.
“Объяснения и улики, указывающие и на преступника, и на повод, окутаны почти что необъяснимой тайной. Выше понимания то, что подобное преступление могло быть совершено в самом разгаре рабочего дня, прямо в сердце густонаселённого города.
“Мы размышляем, и мы восклицаем в нашей растерянности: почему это деяние было совершено? Что могло побудить кого-либо совершить такое бессмысленное и жестокое убийство? Где тут повод? Когда люди прибегают к тому, чтобы совершить преступление, оно совершается ради добычи, барыша, от ненависти, во внезапном гневе, или ради мести. Удивительно, но ничего подобного в этом случае нет—и снова я спрашиваю, каким был повод? Я надеюсь, и я только озвучиваю ваши чувства когда я говорю, что я надеюсь, что преступник скоро будет предан правосудию...”
Не произнося её имя, он затем обратил свои комментарии к слухам, ходящим в полиции, газетным историям и разговорам с соседями через забор о неминуемом аресте Лиззи.
“Я твёрдо верю, что полиция исполнит свой долг и не упустит возможности, которая могла бы привести к аресту преступника. Мне бы хотелось посоветовать им не слишком много говорить, чтобы неумышленно не помешать торжеству правосудия. Я также верю, что пресса (и я говорю это потому, что признаю её влияние и власть), я верю в то, что, распространяя свои теории и заключения, она будет вести себя осторожно, и что она будет руководствоваться соображениями предупредительности и сострадания. Я бы хотел, чтобы в газетах помнили о том, что необоснованные или незаслуженные обвинения могут очернить и навсегда погубить чью-то жизнь, как дерево, поражённое молнией; жизнь, всегда внушавшую уважение, чьи поступки и движущие силы всегда были чистыми и святыми. Давайте и мы сами попридержим языки и защитим невинную жизнь от незаслуженных подозрений. Мне кажется, у меня есть право просить о молитвах этой церкви и моей конгрегации. Убитые муж и жена были членами этой церкви, а дочь находится теперь в том же отношении к каждому из вас, как вы, в качестве членов церкви, находитесь друг к другу. Боже, помоги и утешь её...”
Комментариев нет:
Отправить комментарий