«Предварительное следствие»

В понедельник утром Маршал Хильярд заперся с судьёй Иосаей Блейсделом от Второго судебного округа и ушёл оттуда с ордером на арест Лиззи. Неизвестно, на что он ссылался в качестве достаточного основания для ареста, потому что никого кроме них на встрече не было.

Как и со всеми поворотами событий в этом деле, журналисты узнали об этой встрече через считанные минуты, и им было объявлено, что “Очень скоро будут приняты меры.” Они интерпретировали это заявление, как обозначающее, что арест вот-вот произойдёт—в тот же день. Но к 5:00 часам вечера ничего не произошло.

Хильярд и Ноултон сомневались.

Скорее всего, наконец-то имея ордер на арест, Ноултон осознал, насколько значительно то, что они собирались сделать. Не было никаких оснований ожидать, что будут обнаружены ещё какие-либо улики, даже несмотря на то, что дом Борденов собирались обыскивать в пятый раз. Каждый самый абсурдный слух был проверен; каждая зацепка отслежена до её полного исчезновения. У них не было никаких вещественных доказательств: ни орудия убийства, ни однозначно трактуемого мотива—и они собирались арестовать молодую женщину с безупречной репутацией, носящую фамилию, наделенною респектабельностью вот уже 200 лет, и предъявить ей обвинение в совершении самого фантастического и ужасного преступления, какое кто-либо когда-либо помнил.

Хильярд, должно быть, спрашивал себя, не упустила ли его команда хоть какую-нибудь деталь, не важно, насколько незначительную. Можно ли было сделать какой-нибудь другой вывод из той малой информации, которая у них была?

Ноултон не был новичком, он знал, что ответственность за всё понесет именно он. Было ли у полиции дело, которое он мог с уверенностью передать присяжным, не только тем 12, что будут сидеть под присягой на судебной скамье, но и тем другим присяжным, которые будут толпиться снаружи?

В конце концов он не выдержал.

Прежде чем Ноултон позволит Хильярду предъявить ордер на арест и таким образом бросить жребий, ему нужно иметь ещё хоть что-нибудь. Он хотел провести ещё хоть какое-то расследование, выгадать дополнительное время для сбора показаний, неважно, как это будет называться.

Предварительное следствие, по юридическому определению—это судебное расследование, выясняющее, кто умер, и как. Это им было уже известно. С другой стороны, оно не является обвинительной процедурой, так что присутствие адвокатов будут не нужно, и это даст Хильярду и Ноултону большую свободу в их поисках новой информации, новых фактов, новых улик, нового чего-нибудь, чтобы укрепить их дело против Лиззи. Они колебались в том, как его назвать, и в конце концов объявили, что они собираются провести “неформальный допрос” различных свидетелей на следующее утро в 10:00.

Адвокат Лиззи Эндрю Дженнингс понимал, что происходит. Она уже находилась под домашним арестом, и поставлена в известность, что её подозревают в совершении убийств. Когда ей вручили повестку, приказывающую ей присутствовать на этой встрече, он попросил разрешения сопровождать её. Он долго спорил для того, чтобы ему разрешили представлять своего клиента. Но на этой стадии Ноултон признал, что встреча была предварительным следствием, Дженнингсу было отказано в праве присутствия, и его попросили уйти.

Вмешался Главный Прокурор Массачусетса Альберт Пилсбери, и можно с уверенностью сказать, что он дал Хильярду и Ноултону понять, что они к этой уловке прибегнуть не смогут. К концу понедельника Ноултон выпустил официальное сообщение, указывая, что “Предварительное следствие продолжено до 10 вечера”. Никаких новых сообщений для прессы, сказал он, у него нету.

Минуту после того, как первый крик “Убийство!” раздался в четверг утром, торговля и промышленность в Фол-Ривер фактически прекратились. Сотни, тысячи заполонили Секонд-стрит, так что проехать по ней в экипаже стало невозможно, кроме как рано утром или поздно вечером. Многие фабрики и бизнесы закрылись днём, так как работники так и не вернулись с обеденного перерыва.

С тех пор мало чего изменилось, а это был уже шестой день. Толпы продолжали скапливаться на Секонд-стрит, пялясь на дом и надеясь, что кто-нибудь из заколдованных лиц войдёт или выйдёт. На каждом углу собирались группы, проверяя, что они в курсе последних сплетен или чтобы обменяться последними теориями.

Когда во вторник стало известно, что предварительное следствие будет вести судья Блейсдел утром в 10:00, толпы немедленно устремились к Судебной площади и за считанные минуты площадь и все прилегающие к ней улицы оказались запружены любопытными.

Старое Здание Суда, как оно называлось в 1892, было построено в 1857 и названо Судом второго округа. Это было приземистое, мрачное и зловещее здание из сероватого местного камня. В нём располагались две пожарных команды Фол-Ривер, и две гигантские, на конной тяге, пожарные машины, именуемые Метакомет и Кинг Филип. Сразу в конце первого этажа была арестантская камера. Остальная часть первого этажа использовалась как городская конюшня.

Второй и третий этажи делили между собой полиция и суд. Там были спальные помещения для свободных от дежурства полицейских и офисы судей, клерков и адвокатов. Завершал здание купол с колокольней пожарного колокола, по которому звонили с помощью верёвки, свисающей вниз на улицу.

Точно в 10:00 подъехала повозка, и накал страстей достиг своего апогея. Бóльшая часть собравшихся не видела главных действующих лиц драмы со времени убийств, и самое меньшее, на что они рассчитывали, было увидеть краешком глаза кого-нибудь из них. Но если они надеялись увидеть Лиззи (а, конечно, это и было их стремлением) то их постигло разочарование.

В повозке были полицейский Патрик Дорти и служанка Бриджет Салливан.

Она была немедленно доставлена в присутствие Ноултона, Маршала Хильярда, патологоанатома Долана, штатного полицейского Сивера и доктора Колина, мэра Фол-Ривер. Можно только представить себе, в какой панике была молодая служанка, иммигрантка, попавшая в такую “августейшую” группу. И впрямь, говорилось, что она была “очень встревожена”, часто рыдала и вообще едва ли могла связно отвечать на вопросы.

Сначала её провели в кабинет Хильярда, где ей задавали вопросы час или более, после чего вся группа перешла в комнату окружного суда и предварительное следствие официально началось перед судьёй Блейсделом.

Она рассказала о завтраке, о мытье окон, о том, как в конечном счёте она прилегла в своей комнате и об отчаянном призыве Лиззи снизу лестницы. Насколько известно, её показания не обнаружили ничего, о чём бы она уже не сказала полиции.

Опять двадцать пять. Может быть, дневной сеанс с Лиззи произведёт больше результатов:

В. (Мистер Ноултон) Ваше полное имя.
О. Лиззи Эндрю Борден.
В. Лиззи или Елизавета?
О. Лиззи.
В. Вас так крестили?
О. Да.
В. Пожалуйста, ваш возраст.
О. Тридцать два года.
В. Как долго ваш отец был женат на вашей мачехе?
О. Кажется, около 27 лет.
В. Как долго из этого периода они жили в этом доме на Секонд-стрит?
О. В прошлом мае исполнилось около 20 лет.
В. У вас есть какое-либо представление о том, сколько у него было денег?
О. Нет, сэр.
В. Вы никогда не слышали, чтобы он говорил на эту тему?
О. Нет, сэр.
В. Вы когда-нибудь составили об этом собственное мнение?
О. Нет, сэр.
В. Знаете ли вы что-нибудь о его недвижимом имуществе?
О. Он владеет двумя фермами в Сванси, домом на Секонд-стрит, зданием Э. Д. Борден, и угловым участком на Саус-Мэн-стрит, где находится МакМаннус (МакМанус) и, кроме того, недавно он купил какую-то недвижимость дальше на юг, раньше принадлежавшую Мистеру Бирчу.
В. Передавал ли он вам права на какую-нибудь собственность?
О. Он дал нам несколько лет назад дом деда Бордена на Ферри-стрит, и он купил его у нас обратно несколько недель назад. Он дал нам за него $5000.
В. Платили ли вы ему что-нибудь, когда вы получили от него эту собственность?
О. Нет, сэр.
В. Знали ли вы что-нибудь о завещании вашего отца?
О. Нет, сэр.
В. Был ли у него брачный договор с вашей мачехой?
О. Нет, я ничего об этом не знаю.

Это были первые вопросы окружного прокурора Ноултона к Лиззи, когда она заняла место на свидетельской трибуне во время предварительного следствия в 2 часа дня. Это были вопросы, нацеленные на обнаружение мотива—одного из тех элементов, который он должен был бы предъявить присяжным, чтобы у него был хоть какой-нибудь шанс на признание подсудимой виновной.

Позиция обвинения была бы, что мотив Лиззи была алчность и страх, что её отец может оставить своё значительное имущество Эбби. Если бы этому было позволено случиться, Эмме и Лиззи грозили бы дополнительные годы лишений и, ещё хуже, полной зависимости от своей мрачной мачехи.

Сплетню о том, что в семье происходили затяжные споры о деньгах и собственности, было получить легко. Другое дело, – доказательство. Будучи опытным в делах уголовного преследования, Ноултон твёрдо знал, что при отсутствии свидетелей и конкретных улик, мотив к убийствам должен был быть ясным и солидным.

В. Вы когда-нибудь знали о том, что у вашего отца есть завещание?
О. Нет, сэр.
В. Он когда-нибудь упоминал о завещании в разговоре с вами?
О. Нет, никогда.
В. Вы знаете о ком-либо, у кого были плохие отношения с вашим отцом?
О. Был один человек, который приходил, с которым у него были неприятности. Я не знаю, кто он был.
В. Расскажите обо всём, что вы видели и слышали.
О. Я ничего не видела. Я слышала, как прозвенел звонок, и отец пошёл к двери и впустил его. Какое-то время ничего не было слышно, кроме голосов; потом я услышала, как этот человек сказал, “Я хотел бы иметь это место. Я хочу иметь этот магазин.” Отец говорит, “Я не согласен, чтобы там был ваш бизнес.” Тогда человек и говорит, “Я думал, что с вашей репутацией, что вы любите деньги, вы бы сдали ваш магазин ради чего угодно.” Отец сказал, “Вы ошибаетесь.” Тогда они немного ещё поговорили, и потом их голоса стали громче, и я услышала, как отец приказывает ему уйти.
В. Кроме этого, знаете ли вы кого-нибудь, против кого ваш отец испытывал отрицательные чувства, или кто испытывал отрицательные чувства против него?
О. Я знаю одного человека, который не был к нему дружески расположен; они не были в дружеских отношениях годы.
В. Кто?
О. Мистер Хирам Харрингтон.

Хирам был зятем Эндрю, женатым на его сестре Лорейне. Причина их взаимной неприязни не была точно известна; известно было только то, что она началась годы назад и с годами усугубилась и превратилась в хроническую распрю.

Со своими несходными характерами и амбициями, легко представить себе, что они были неспособными смешиваться как масло и вода. Харрингтон был кузнецом без притязаний на то, чтобы быть кем-нибудь, кроме этого. Он не накопил никаких денег и никуда не вложил никаких денег, потому что он зарабатывал немного больше того, что было абсолютно необходимо. С точки зрения Эндрю, он был недостоин Лорейны.

В какой-то момент годы назад между ними состоялся “громкий разговор”, и с того дня Хирам во доме Борденов стал невхож, а Эндрю тоже никогда не навещал свою сестру если только он не был уверен, что Хирама нет дома.

На следующий день после убийств Хирам откровенно поговорил с журналистами, и он явно получил удовольствие от того, что оказался в центре внимания. Он изложил свою версию того, что случилось в доме Эндрю и оставил мало сомнений в том, что он считает, что злодейкой была Лиззи.

Намекая, что у него были тесные дружеские отношения с Лиззи, которых у него, конечно, никогда не было, Харрингтон рассказал о том, как у него был долгий с ней “разговор”—ещё одна выдумка. Журналист, который был в доме, когда Харрингтон пришёл в дом Борденов, сказал, что тот был внутри ровно три минуты. “Мистер Харрингтон озлоблен против этой семьи”, сказал он своему редактору, “и не стесняется делать сенсационные заявления”.

“Деньги, бесспорно, деньги” были поводом для убийств, сказал он. “Меня бы не удивил арест в любое время личности, на которую, по моему мнению, сильно падает подозрение...”

В то время, как другие присутствующие в утро убийств, описали Лиззи различным образом как плачущую, глубоко взволнованную или на грани обморока, Харрингтон сказал, что она была “очень спокойна, не выражала никаких эмоций, и что на её лице не было ни намёка на огорчение”.

К несчастью для неё, и какой бы это ни было неправдой, этот облик будет преследовать Лиззи навсегда. От леди в Викторианском обществе ожидалось терять самообладание, дрожать и падать в обморок в моменты испытаний. Публика 1892 года и авторы, которые о ней с тех пор написали, не простят её за её застенчивость, сдержанность и нежелание показывать свои самые сокровенные чувства на публике.

Когда его спросили, были ли в семье Борденов какие-либо раздоры, Харрингтон поспешил заявить, что были, хотя и добавил, что "сор из избы никогда не выносился". Теперь выносился. Харрингтон отыгрывался за все обиды от Эндрю.

"В течение почти десяти лет", сказал он, "происходили пререкания между дочерьми и их отцом и мачехой". Пререкания были ожесточёнными, и, в основном, спорила Лиззи. Она была спесивая, властная, “с неприятным характером”, и он слышал много едких слов, сказанных ею о своём отце.

Он заключил своё заявление с лицемерным ударом сплеча по отношению к Лиззи. “Я уверен”, добавил он вкрадчиво, “что Эмма ничего об убийстве не знает”.

Для человека, который не был вхож в дом пока Эндрю был жив, и который не был даже приглашён на похороны когда тот умер, его понимание семейных отношений было невероятно глубоким.