В понедельник утром Маршал Хильярд заперся с судьёй Иосаей Блейсделом от Второго судебного округа и ушёл оттуда с ордером на арест Лиззи. Неизвестно, на что он ссылался в качестве достаточного основания для ареста, потому что никого кроме них на встрече не было.
Как и со всеми поворотами событий в этом деле, журналисты узнали об этой встрече через считанные минуты, и им было объявлено, что “Очень скоро будут приняты меры.” Они интерпретировали это заявление, как обозначающее, что арест вот-вот произойдёт—в тот же день. Но к 5:00 часам вечера ничего не произошло.
Хильярд и Ноултон сомневались.
Скорее всего, наконец-то имея ордер на арест, Ноултон осознал, насколько значительно то, что они собирались сделать. Не было никаких оснований ожидать, что будут обнаружены ещё какие-либо улики, даже несмотря на то, что дом Борденов собирались обыскивать в пятый раз. Каждый самый абсурдный слух был проверен; каждая зацепка отслежена до её полного исчезновения. У них не было никаких вещественных доказательств: ни орудия убийства, ни однозначно трактуемого мотива—и они собирались арестовать молодую женщину с безупречной репутацией, носящую фамилию, наделенною респектабельностью вот уже 200 лет, и предъявить ей обвинение в совершении самого фантастического и ужасного преступления, какое кто-либо когда-либо помнил.
Хильярд, должно быть, спрашивал себя, не упустила ли его команда хоть какую-нибудь деталь, не важно, насколько незначительную. Можно ли было сделать какой-нибудь другой вывод из той малой информации, которая у них была?
Ноултон не был новичком, он знал, что ответственность за всё понесет именно он. Было ли у полиции дело, которое он мог с уверенностью передать присяжным, не только тем 12, что будут сидеть под присягой на судебной скамье, но и тем другим присяжным, которые будут толпиться снаружи?
В конце концов он не выдержал.
Прежде чем Ноултон позволит Хильярду предъявить ордер на арест и таким образом бросить жребий, ему нужно иметь ещё хоть что-нибудь. Он хотел провести ещё хоть какое-то расследование, выгадать дополнительное время для сбора показаний, неважно, как это будет называться.
Предварительное следствие, по юридическому определению—это судебное расследование, выясняющее, кто умер, и как. Это им было уже известно. С другой стороны, оно не является обвинительной процедурой, так что присутствие адвокатов будут не нужно, и это даст Хильярду и Ноултону большую свободу в их поисках новой информации, новых фактов, новых улик, нового чего-нибудь, чтобы укрепить их дело против Лиззи. Они колебались в том, как его назвать, и в конце концов объявили, что они собираются провести “неформальный допрос” различных свидетелей на следующее утро в 10:00.
Адвокат Лиззи Эндрю Дженнингс понимал, что происходит. Она уже находилась под домашним арестом, и поставлена в известность, что её подозревают в совершении убийств. Когда ей вручили повестку, приказывающую ей присутствовать на этой встрече, он попросил разрешения сопровождать её. Он долго спорил для того, чтобы ему разрешили представлять своего клиента. Но на этой стадии Ноултон признал, что встреча была предварительным следствием, Дженнингсу было отказано в праве присутствия, и его попросили уйти.
Вмешался Главный Прокурор Массачусетса Альберт Пилсбери, и можно с уверенностью сказать, что он дал Хильярду и Ноултону понять, что они к этой уловке прибегнуть не смогут. К концу понедельника Ноултон выпустил официальное сообщение, указывая, что “Предварительное следствие продолжено до 10 вечера”. Никаких новых сообщений для прессы, сказал он, у него нету.
Минуту после того, как первый крик “Убийство!” раздался в четверг утром, торговля и промышленность в Фол-Ривер фактически прекратились. Сотни, тысячи заполонили Секонд-стрит, так что проехать по ней в экипаже стало невозможно, кроме как рано утром или поздно вечером. Многие фабрики и бизнесы закрылись днём, так как работники так и не вернулись с обеденного перерыва.
С тех пор мало чего изменилось, а это был уже шестой день. Толпы продолжали скапливаться на Секонд-стрит, пялясь на дом и надеясь, что кто-нибудь из заколдованных лиц войдёт или выйдёт. На каждом углу собирались группы, проверяя, что они в курсе последних сплетен или чтобы обменяться последними теориями.
Когда во вторник стало известно, что предварительное следствие будет вести судья Блейсдел утром в 10:00, толпы немедленно устремились к Судебной площади и за считанные минуты площадь и все прилегающие к ней улицы оказались запружены любопытными.
Старое Здание Суда, как оно называлось в 1892, было построено в 1857 и названо Судом второго округа. Это было приземистое, мрачное и зловещее здание из сероватого местного камня. В нём располагались две пожарных команды Фол-Ривер, и две гигантские, на конной тяге, пожарные машины, именуемые Метакомет и Кинг Филип. Сразу в конце первого этажа была арестантская камера. Остальная часть первого этажа использовалась как городская конюшня.
Второй и третий этажи делили между собой полиция и суд. Там были спальные помещения для свободных от дежурства полицейских и офисы судей, клерков и адвокатов. Завершал здание купол с колокольней пожарного колокола, по которому звонили с помощью верёвки, свисающей вниз на улицу.
Точно в 10:00 подъехала повозка, и накал страстей достиг своего апогея. Бóльшая часть собравшихся не видела главных действующих лиц драмы со времени убийств, и самое меньшее, на что они рассчитывали, было увидеть краешком глаза кого-нибудь из них. Но если они надеялись увидеть Лиззи (а, конечно, это и было их стремлением) то их постигло разочарование.
В повозке были полицейский Патрик Дорти и служанка Бриджет Салливан.
Она была немедленно доставлена в присутствие Ноултона, Маршала Хильярда, патологоанатома Долана, штатного полицейского Сивера и доктора Колина, мэра Фол-Ривер. Можно только представить себе, в какой панике была молодая служанка, иммигрантка, попавшая в такую “августейшую” группу. И впрямь, говорилось, что она была “очень встревожена”, часто рыдала и вообще едва ли могла связно отвечать на вопросы.
Сначала её провели в кабинет Хильярда, где ей задавали вопросы час или более, после чего вся группа перешла в комнату окружного суда и предварительное следствие официально началось перед судьёй Блейсделом.
Она рассказала о завтраке, о мытье окон, о том, как в конечном счёте она прилегла в своей комнате и об отчаянном призыве Лиззи снизу лестницы. Насколько известно, её показания не обнаружили ничего, о чём бы она уже не сказала полиции.
Опять двадцать пять. Может быть, дневной сеанс с Лиззи произведёт больше результатов:
В. (Мистер Ноултон) Ваше полное имя.
О. Лиззи Эндрю Борден.
В. Лиззи или Елизавета?
О. Лиззи.
В. Вас так крестили?
О. Да.
В. Пожалуйста, ваш возраст.
О. Тридцать два года.
В. Как долго ваш отец был женат на вашей мачехе?
О. Кажется, около 27 лет.
В. Как долго из этого периода они жили в этом доме на Секонд-стрит?
О. В прошлом мае исполнилось около 20 лет.
В. У вас есть какое-либо представление о том, сколько у него было денег?
О. Нет, сэр.
В. Вы никогда не слышали, чтобы он говорил на эту тему?
О. Нет, сэр.
В. Вы когда-нибудь составили об этом собственное мнение?
О. Нет, сэр.
В. Знаете ли вы что-нибудь о его недвижимом имуществе?
О. Он владеет двумя фермами в Сванси, домом на Секонд-стрит, зданием Э. Д. Борден, и угловым участком на Саус-Мэн-стрит, где находится МакМаннус (МакМанус) и, кроме того, недавно он купил какую-то недвижимость дальше на юг, раньше принадлежавшую Мистеру Бирчу.
В. Передавал ли он вам права на какую-нибудь собственность?
О. Он дал нам несколько лет назад дом деда Бордена на Ферри-стрит, и он купил его у нас обратно несколько недель назад. Он дал нам за него $5000.
В. Платили ли вы ему что-нибудь, когда вы получили от него эту собственность?
О. Нет, сэр.
В. Знали ли вы что-нибудь о завещании вашего отца?
О. Нет, сэр.
В. Был ли у него брачный договор с вашей мачехой?
О. Нет, я ничего об этом не знаю.
Это были первые вопросы окружного прокурора Ноултона к Лиззи, когда она заняла место на свидетельской трибуне во время предварительного следствия в 2 часа дня. Это были вопросы, нацеленные на обнаружение мотива—одного из тех элементов, который он должен был бы предъявить присяжным, чтобы у него был хоть какой-нибудь шанс на признание подсудимой виновной.
Позиция обвинения была бы, что мотив Лиззи была алчность и страх, что её отец может оставить своё значительное имущество Эбби. Если бы этому было позволено случиться, Эмме и Лиззи грозили бы дополнительные годы лишений и, ещё хуже, полной зависимости от своей мрачной мачехи.
Сплетню о том, что в семье происходили затяжные споры о деньгах и собственности, было получить легко. Другое дело, – доказательство. Будучи опытным в делах уголовного преследования, Ноултон твёрдо знал, что при отсутствии свидетелей и конкретных улик, мотив к убийствам должен был быть ясным и солидным.
В. Вы когда-нибудь знали о том, что у вашего отца есть завещание?
О. Нет, сэр.
В. Он когда-нибудь упоминал о завещании в разговоре с вами?
О. Нет, никогда.
В. Вы знаете о ком-либо, у кого были плохие отношения с вашим отцом?
О. Был один человек, который приходил, с которым у него были неприятности. Я не знаю, кто он был.
В. Расскажите обо всём, что вы видели и слышали.
О. Я ничего не видела. Я слышала, как прозвенел звонок, и отец пошёл к двери и впустил его. Какое-то время ничего не было слышно, кроме голосов; потом я услышала, как этот человек сказал, “Я хотел бы иметь это место. Я хочу иметь этот магазин.” Отец говорит, “Я не согласен, чтобы там был ваш бизнес.” Тогда человек и говорит, “Я думал, что с вашей репутацией, что вы любите деньги, вы бы сдали ваш магазин ради чего угодно.” Отец сказал, “Вы ошибаетесь.” Тогда они немного ещё поговорили, и потом их голоса стали громче, и я услышала, как отец приказывает ему уйти.
В. Кроме этого, знаете ли вы кого-нибудь, против кого ваш отец испытывал отрицательные чувства, или кто испытывал отрицательные чувства против него?
О. Я знаю одного человека, который не был к нему дружески расположен; они не были в дружеских отношениях годы.
В. Кто?
О. Мистер Хирам Харрингтон.
Хирам был зятем Эндрю, женатым на его сестре Лорейне. Причина их взаимной неприязни не была точно известна; известно было только то, что она началась годы назад и с годами усугубилась и превратилась в хроническую распрю.
Со своими несходными характерами и амбициями, легко представить себе, что они были неспособными смешиваться как масло и вода. Харрингтон был кузнецом без притязаний на то, чтобы быть кем-нибудь, кроме этого. Он не накопил никаких денег и никуда не вложил никаких денег, потому что он зарабатывал немного больше того, что было абсолютно необходимо. С точки зрения Эндрю, он был недостоин Лорейны.
В какой-то момент годы назад между ними состоялся “громкий разговор”, и с того дня Хирам во доме Борденов стал невхож, а Эндрю тоже никогда не навещал свою сестру если только он не был уверен, что Хирама нет дома.
На следующий день после убийств Хирам откровенно поговорил с журналистами, и он явно получил удовольствие от того, что оказался в центре внимания. Он изложил свою версию того, что случилось в доме Эндрю и оставил мало сомнений в том, что он считает, что злодейкой была Лиззи.
Намекая, что у него были тесные дружеские отношения с Лиззи, которых у него, конечно, никогда не было, Харрингтон рассказал о том, как у него был долгий с ней “разговор”—ещё одна выдумка. Журналист, который был в доме, когда Харрингтон пришёл в дом Борденов, сказал, что тот был внутри ровно три минуты. “Мистер Харрингтон озлоблен против этой семьи”, сказал он своему редактору, “и не стесняется делать сенсационные заявления”.
“Деньги, бесспорно, деньги” были поводом для убийств, сказал он. “Меня бы не удивил арест в любое время личности, на которую, по моему мнению, сильно падает подозрение...”
В то время, как другие присутствующие в утро убийств, описали Лиззи различным образом как плачущую, глубоко взволнованную или на грани обморока, Харрингтон сказал, что она была “очень спокойна, не выражала никаких эмоций, и что на её лице не было ни намёка на огорчение”.
К несчастью для неё, и какой бы это ни было неправдой, этот облик будет преследовать Лиззи навсегда. От леди в Викторианском обществе ожидалось терять самообладание, дрожать и падать в обморок в моменты испытаний. Публика 1892 года и авторы, которые о ней с тех пор написали, не простят её за её застенчивость, сдержанность и нежелание показывать свои самые сокровенные чувства на публике.
Когда его спросили, были ли в семье Борденов какие-либо раздоры, Харрингтон поспешил заявить, что были, хотя и добавил, что "сор из избы никогда не выносился". Теперь выносился. Харрингтон отыгрывался за все обиды от Эндрю.
"В течение почти десяти лет", сказал он, "происходили пререкания между дочерьми и их отцом и мачехой". Пререкания были ожесточёнными, и, в основном, спорила Лиззи. Она была спесивая, властная, “с неприятным характером”, и он слышал много едких слов, сказанных ею о своём отце.
Он заключил своё заявление с лицемерным ударом сплеча по отношению к Лиззи. “Я уверен”, добавил он вкрадчиво, “что Эмма ничего об убийстве не знает”.
Для человека, который не был вхож в дом пока Эндрю был жив, и который не был даже приглашён на похороны когда тот умер, его понимание семейных отношений было невероятно глубоким.
вторник, 26 мая 2015 г.
вторник, 19 мая 2015 г.
О том времене и убийстве, часть III
Как только похоронная процессия покинула дом Борденов, ежедневный обыск начался по новой. К тому моменту состоялась консультация с Эндрю Дженнингс, адвокатом, уже однажды представлявшим Лиззи. Понимая, что Лиззи могут обвинить, Дженнингс присутствовал и наблюдал за ходом обыска. Опять же ничего обнаружено не было.
Накануне похорон, Маршал Хильярд позвонил Хозее Ноултону, окружному прокурору, и попросил встретиться с ним в субботу, когда вместе с ним будет штатный полицейский детектив Джордж Сивер, мэр Джон Колин и патологоанатом Долан. Пока похоронный кортеж двигался по своему маршруту, а дом Борденов обыскивали в третий раз, эти пятеро сошлись на своё необъявленное собрание, которое продолжалось почти до 6 часов вечера. Консенсус: Лиззи, вероятно, убийца.
Позже тем же вечером мэр Колин и Маршал Хильярд появились в доме Борденов и встретились с Лиззи, Эммой и Морзом в плохо освещённой гостиной.
“У меня есть просьба к членам семьи,” сказал он. “Она заключается в том, чтобы попросить вас несколько дней оставаться в доме.” Лиззи спросила, “Почему? Кто-нибудь в доме подозревается? Я хочу знать правду.”
Колин поколебался ответить.
“Я хочу знать правду”, повторила Лиззи.
Маршал Хильярд ничего не сказал, а мэр ответил, “Мисс Борден, я очень сожалею, но я обязан ответить, что да. Вы подозреваетесь.”
Лиззи поднялась и спокойно посмотрела ни них обоих.
“Тогда я готова отправиться прямо сейчас,” сказала она.
“Предупреждение Миранды” о праве арестованного молчать, и о праве на присутствие адвоката на допросе, сегодня может процитировать любой восьмилетний ребёнок, имеющий доступ к телевизору. Эти права, однако, возникли не после ареста господина Миранды в 70-е годы 20-го века. Они были гарантированы Конституцией Соединённых Штатов и в 1892 году признавались в Массачусетсе, как и в любом другом штате, но ни Хильярд, ни Ноултон не упомянул эти защитные механизмы против самообвинения ни в ту субботу, ни в любое другое время после. Это было критической ошибкой.
В субботу Центральная Конгрегационная церковь провела совместную службу с Первой церковью, и каждая скамья в ней была занята. Вне всякого сомнения, гул толпы перед началом службы был больше связан с убийствами на Секонд-стрит, чем с чьей-либо бессмертной душой.
В своей молитве Преподобный У. Уокер Джаб воззвал к божественному вмешательству, чтобы эта ужасная загадка прояснилась. После утренней молитвы он сошёл с паперти, чтобы впрямую обсудить вопрос, который явно был на уме у каждого. Его манера была неспешной, а его голос выразительным и сдержанным. Он верно схватил настроение: замешательство и чувство безысходности жителей Фол Ривер всех вероисповеданий.
“Я не могу закончить мою молитву этим утром,” сказал он, “без того, чтобы не сказать несколько слов о чудовищном преступлении, которое поразило наш любимый город на этой неделе, безжалостно забрав из нашего церковного семейства двух уважаемых и ценимых его членов. Я не могу закончить без того, чтобы не сослаться на мою боль и изумление перед жестокостью этого злодеяния. За всю мою жизнь я никогда не слышал о более зверском, коварном, отчаянном и дьявольском убийстве.
“Каков же должен быть человек, смогший стать виновным в таком омерзительном преступлении? Чтобы совершить такое убийство нужно быть человеком без сердца, без души, воплощением дьявола, самым порочным, самым низким из деградировавшей и порочной человеческой породы, или же он должен быть маньяком. Обстоятельства, сам акт, и всё, что его окружает, покрывают его завесой глубокой тайны.
“Объяснения и улики, указывающие и на преступника, и на повод, окутаны почти что необъяснимой тайной. Выше понимания то, что подобное преступление могло быть совершено в самом разгаре рабочего дня, прямо в сердце густонаселённого города.
“Мы размышляем, и мы восклицаем в нашей растерянности: почему это деяние было совершено? Что могло побудить кого-либо совершить такое бессмысленное и жестокое убийство? Где тут повод? Когда люди прибегают к тому, чтобы совершить преступление, оно совершается ради добычи, барыша, от ненависти, во внезапном гневе, или ради мести. Удивительно, но ничего подобного в этом случае нет—и снова я спрашиваю, каким был повод? Я надеюсь, и я только озвучиваю ваши чувства когда я говорю, что я надеюсь, что преступник скоро будет предан правосудию...”
Не произнося её имя, он затем обратил свои комментарии к слухам, ходящим в полиции, газетным историям и разговорам с соседями через забор о неминуемом аресте Лиззи.
“Я твёрдо верю, что полиция исполнит свой долг и не упустит возможности, которая могла бы привести к аресту преступника. Мне бы хотелось посоветовать им не слишком много говорить, чтобы неумышленно не помешать торжеству правосудия. Я также верю, что пресса (и я говорю это потому, что признаю её влияние и власть), я верю в то, что, распространяя свои теории и заключения, она будет вести себя осторожно, и что она будет руководствоваться соображениями предупредительности и сострадания. Я бы хотел, чтобы в газетах помнили о том, что необоснованные или незаслуженные обвинения могут очернить и навсегда погубить чью-то жизнь, как дерево, поражённое молнией; жизнь, всегда внушавшую уважение, чьи поступки и движущие силы всегда были чистыми и святыми. Давайте и мы сами попридержим языки и защитим невинную жизнь от незаслуженных подозрений. Мне кажется, у меня есть право просить о молитвах этой церкви и моей конгрегации. Убитые муж и жена были членами этой церкви, а дочь находится теперь в том же отношении к каждому из вас, как вы, в качестве членов церкви, находитесь друг к другу. Боже, помоги и утешь её...”
Накануне похорон, Маршал Хильярд позвонил Хозее Ноултону, окружному прокурору, и попросил встретиться с ним в субботу, когда вместе с ним будет штатный полицейский детектив Джордж Сивер, мэр Джон Колин и патологоанатом Долан. Пока похоронный кортеж двигался по своему маршруту, а дом Борденов обыскивали в третий раз, эти пятеро сошлись на своё необъявленное собрание, которое продолжалось почти до 6 часов вечера. Консенсус: Лиззи, вероятно, убийца.
Позже тем же вечером мэр Колин и Маршал Хильярд появились в доме Борденов и встретились с Лиззи, Эммой и Морзом в плохо освещённой гостиной.
“У меня есть просьба к членам семьи,” сказал он. “Она заключается в том, чтобы попросить вас несколько дней оставаться в доме.” Лиззи спросила, “Почему? Кто-нибудь в доме подозревается? Я хочу знать правду.”
Колин поколебался ответить.
“Я хочу знать правду”, повторила Лиззи.
Маршал Хильярд ничего не сказал, а мэр ответил, “Мисс Борден, я очень сожалею, но я обязан ответить, что да. Вы подозреваетесь.”
Лиззи поднялась и спокойно посмотрела ни них обоих.
“Тогда я готова отправиться прямо сейчас,” сказала она.
“Предупреждение Миранды” о праве арестованного молчать, и о праве на присутствие адвоката на допросе, сегодня может процитировать любой восьмилетний ребёнок, имеющий доступ к телевизору. Эти права, однако, возникли не после ареста господина Миранды в 70-е годы 20-го века. Они были гарантированы Конституцией Соединённых Штатов и в 1892 году признавались в Массачусетсе, как и в любом другом штате, но ни Хильярд, ни Ноултон не упомянул эти защитные механизмы против самообвинения ни в ту субботу, ни в любое другое время после. Это было критической ошибкой.
В субботу Центральная Конгрегационная церковь провела совместную службу с Первой церковью, и каждая скамья в ней была занята. Вне всякого сомнения, гул толпы перед началом службы был больше связан с убийствами на Секонд-стрит, чем с чьей-либо бессмертной душой.
В своей молитве Преподобный У. Уокер Джаб воззвал к божественному вмешательству, чтобы эта ужасная загадка прояснилась. После утренней молитвы он сошёл с паперти, чтобы впрямую обсудить вопрос, который явно был на уме у каждого. Его манера была неспешной, а его голос выразительным и сдержанным. Он верно схватил настроение: замешательство и чувство безысходности жителей Фол Ривер всех вероисповеданий.
“Я не могу закончить мою молитву этим утром,” сказал он, “без того, чтобы не сказать несколько слов о чудовищном преступлении, которое поразило наш любимый город на этой неделе, безжалостно забрав из нашего церковного семейства двух уважаемых и ценимых его членов. Я не могу закончить без того, чтобы не сослаться на мою боль и изумление перед жестокостью этого злодеяния. За всю мою жизнь я никогда не слышал о более зверском, коварном, отчаянном и дьявольском убийстве.
“Каков же должен быть человек, смогший стать виновным в таком омерзительном преступлении? Чтобы совершить такое убийство нужно быть человеком без сердца, без души, воплощением дьявола, самым порочным, самым низким из деградировавшей и порочной человеческой породы, или же он должен быть маньяком. Обстоятельства, сам акт, и всё, что его окружает, покрывают его завесой глубокой тайны.
“Объяснения и улики, указывающие и на преступника, и на повод, окутаны почти что необъяснимой тайной. Выше понимания то, что подобное преступление могло быть совершено в самом разгаре рабочего дня, прямо в сердце густонаселённого города.
“Мы размышляем, и мы восклицаем в нашей растерянности: почему это деяние было совершено? Что могло побудить кого-либо совершить такое бессмысленное и жестокое убийство? Где тут повод? Когда люди прибегают к тому, чтобы совершить преступление, оно совершается ради добычи, барыша, от ненависти, во внезапном гневе, или ради мести. Удивительно, но ничего подобного в этом случае нет—и снова я спрашиваю, каким был повод? Я надеюсь, и я только озвучиваю ваши чувства когда я говорю, что я надеюсь, что преступник скоро будет предан правосудию...”
Не произнося её имя, он затем обратил свои комментарии к слухам, ходящим в полиции, газетным историям и разговорам с соседями через забор о неминуемом аресте Лиззи.
“Я твёрдо верю, что полиция исполнит свой долг и не упустит возможности, которая могла бы привести к аресту преступника. Мне бы хотелось посоветовать им не слишком много говорить, чтобы неумышленно не помешать торжеству правосудия. Я также верю, что пресса (и я говорю это потому, что признаю её влияние и власть), я верю в то, что, распространяя свои теории и заключения, она будет вести себя осторожно, и что она будет руководствоваться соображениями предупредительности и сострадания. Я бы хотел, чтобы в газетах помнили о том, что необоснованные или незаслуженные обвинения могут очернить и навсегда погубить чью-то жизнь, как дерево, поражённое молнией; жизнь, всегда внушавшую уважение, чьи поступки и движущие силы всегда были чистыми и святыми. Давайте и мы сами попридержим языки и защитим невинную жизнь от незаслуженных подозрений. Мне кажется, у меня есть право просить о молитвах этой церкви и моей конгрегации. Убитые муж и жена были членами этой церкви, а дочь находится теперь в том же отношении к каждому из вас, как вы, в качестве членов церкви, находитесь друг к другу. Боже, помоги и утешь её...”
вторник, 12 мая 2015 г.
О том времени и убийстве, часть II
Хулиганское поведение, пребывание в общественном месте в состоянии алкогольного опьянения, кража лошадей и другие обычные нарушения общественного порядка не прекращались, пока полиция Фол Ривер пыталась справиться с беспрецедентным происшествием, произошедшим на Секонд-стрит.
После двух дней почти беспрерывной работы, большая часть кадров Маршала Хильярда была изнурена, сбита с толку, и не способна добиться друг с другом согласия. Его стол в здании городской администрации, на расстоянии едва ли двух шагов от дома Борденов, был завален отчётами, каждый из которых, по его мнению, противоречил каждому другому. Отдельная кипа содержала наблюдения, признания, письма с руганью, письма с советами, угрозы и записи телефонных звонков от любопытных и ненормальных. Алберт Пиллсбери, генеральный прокурор Массачусетса, непрерывно звонил ему, требуя отчёт о достигнутом. Добавьте ко всему этому рутинные протоколы об арестах, отчёты, которые было нужно прочитать и подписать, расписания, которые было нужно составить, и станет ясно, что доля ему выпала не счастливая.
В субботу утром Маршал Хильярд собрал в ратуше главных из тех полицейских, которые работали над этим делом. Суровое старое здание из местного белого камня вряд ли было угрюмее самой угрюмой тюрьмы.
Он потребовал ответа на вопрос, в каком состоянии находится дело. Десяток мужчин систематично доложили о том, что они обнаружили, перечислили те загадки, которые остались необъяснёнными и поделились своими предположениями о своих ответах на них.
Заместитель Маршала Флит с первого же утра был уверен, что Лиззи виновна. Он, кажется, пришёл к этому убеждению в тот момент, когда она колко сказала ему, что миссис Борден была ей не матерью, а мачехой. Полицейские Харрингтон и Медли разделяли его точку зрения. Эти трое действовали, как клика, и неудивительно, что они были друг с другом согласны.
Второй по популярности подозреваемый был вездесущий Джон Винникум Морз. Был ли его необъявленный приезд в дом Борденов накануне убийств всего лишь совпадением? Он не принёс с собой ни намёка на багаж, ни зубной щётки, расчёски или пижамы, хотя сказал, что собирался остаться на несколько дней. В его исчезновении из дома буквально минуты до того, как была убита Эбби, и его странном поведении когда он вернулся буквально минуты после того, как было обнаружено тело Эндрю, действительно было что-то нарочитое.
У публики были свои подозрения, несмотря на то, что алиби, предоставленное Морзом, было на первый взгляд неопровержимое. В пятницу вечером Морз выскользнул из дома, незамеченный толпой, собравшейся впереди, избежал встречи с полицейскими и добрался до почты для того, чтобы, как он сказал, отправить письмо. Там он был опознан, когда он оттуда выходил, и злобная толпа, состоявшая из, по разным подсчётам, от 400 до 2,000 человек, окружила его. Какая бы цифра это не была, это была явно толпа, готовая к самосуду, и полицейский Джон Минеган спас его и затолкал обратно в здание, где он был в безопасности.
Другой любимой виновницей была Бриджет—или, скорее Лиззи и Бриджет вместе. Против одной незадачливой служанки трудно было составить дело, потому что у неё не было никакого повода (кроме как выплата от Лиззи). Эта теория исчезла когда впоследствии, после того как Бриджет была арестована, она была выпущена под залог, выплаченный самим полицейским отделением, и полиция же взяла её на работу до тех пор, пока не был назначен суд.
В пятницу амбар, дом и участок были снова тщательно прочёсаны. Куча деревянных обрубков рядом с забором на заднем дворе была изучена, каждый из них по отдельности. В амбаре сено, покрывавшее угол первого этажа, было перегружено вилами в противоположный угол. Доски пола были выдраны. Заброшенный колодец был вычищен и обследован. Зола кухонной печи была просеяна в поисках пуговицы, крючка или следов сожжённой материи.
Пять полицейских провели в доме три часа, открывая и закрывая ящики, коробки, сундуки, шкафы и буфеты. Матрасы были перевёрнуты и платья перевёрнуты наизнанку и осмотрены на предмет пятен крови.
“Мы обыскали всё,” сказал доктор Долан, “вплоть до малейших неровностях в обоях.”
Они ничего не нашли.
Двое полицейских съездили в Фэрхейвен, где Эмма гостила последние две недели. Определённо, она была там и не могла бы незаметно проскользнуть назад в Фол-Ривер в четверг утром. Таким образом, она исключалась.
Алиби Морза было снова проверено. Тупик.
Интерес публики к преступлению никогда в памяти не бывал сильнее. И уличные зеваки, и леди в своих салонах, казалось, были менее заинтригованы жестокостью убийств, чем самой головоломкой. Как было возможно совершить эти убийства? Кто мог их совершить? Каким был повод? Смог ли этот призрак ускользнуть незамеченным? Один предприимчивый журналист провёл эксперимент. Он прошёл по Секонд-стрит, вошёл на территорию Борденов, прошёл рядом с вьющимся виноградом с северной стороны участка, за амбаром, через забор на заднюю часть участка Шаньонов, через другой забор, снова очутился на участке Борденов, на этот раз потыкался внутри незапертого амбара и снова вышел на Секонд-стрит, спустившись по боковым ступенькам. Его не заметили ни Морз, ни Эмма, ни миссис Черчилль—никто, кто был в это время дома.
В умах публики, казалось, полностью отсутствовал образ фантома—безумного убийцы, несущего топор, с которого капает кровь и идущего, пошатываясь, по улицам Фол Ривер в поисках следующей жертвы. Вместо этого они, в качестве любителей-детективов и теоретиков, были заняты тем, что просеивали в поисках улик сплетни, вертевшиеся как листья перед бурей. Эти убийства-близнецы взбудоражили всю страну, но Новую Англию они просто парализовали.
В то время сплетни были в основном насчёт новости об Эли Бенсе. В среду, накануне убийств, Эбби и Лиззи были уверены, что у них отравление, возможно, от хлеба из булочной или молока, каждый день доставляемого с фермы Борденов. У Эндрю также были боли в животе и рвота, но это была Эбби, кто рано оделась и постучала в дверь доктора Боуэна через улицу напротив. Он расспросил её о том, что в семье недавно ели, и наверняка ужаснулся, когда услышал, что их питание состояло из разогретой рыбы и одной и той же бараней ноги, по-разному готовившейся три дня подряд. (Она снова всплыла за завтраком, и имелось в виду подать её ещё и на обед!) Не о чем волноваться, сказал он. Они сами отравляли себя, у себя за столом.
Это было началом “теории отравления” как сказала Лиззи полиции в четверг. При упоминании слова “яд” полицейские Харрингтон и Дорти были посланы проверить все аптеки в Фол-Ривер, Нью-Бедфорде и во всех населённых пунктах между ними, на предмет недавних покупок яда.
Эли Бенс, аптекарь в магазине Д. Р. Смит, на углу Колумбии и Саус-Мэн-стрит, сказал им, что молодая женщина с меховой накидкой пришла в магазин в среду, в день накануне убийств, и попыталась купить синильной кислоты на 10 центов. Она сказала, что она ей нужна, чтобы убить моль, портящую её котиковую накидку.
Бенс объяснил ей, что без рецепта яд купить нельзя, и она ушла. Хотя он никогда не видел мисс Борден, он сказал, что эта молодая женщина была именно она.
Среди горожанам и в полицейском отделении шли жаркие споры. Не являлась ли эта попытка купить яд доказательством, хотел знать Харрингтон, того, что у Лиззи были против кого-то убийственные намерения в день накануне убийств?
В то время—в 90-е годы 19-го века, происходил расцвет газет и трезвой, добросовестной, журналистики—задолго до того, как появились подписные статьи, “корреспонденты-расследователи” и ежечасные выпуски новостей.
Самой новой газетой в Фол-Ривер был “Глобус”. Вплоть до нескольких лет до этого, двумя главными газетами, объяснявшими поколениям подписчиков, что происходит у них в городе, были “Вестник” по утрам и “Новости” в середине дня.
“Глобус” был основан с явными намерением раскрутить рынок и переманить подписчиков от обеих других газет. Эта была версия 1892 года той желтой прессы которая сейчас продается возле касс в супермаркетах; стиль этот в те дни уже назывался “жёлтой прессой” и до тех пор существовал только в самых больших городах—главным образом в Нью Йорке. Если бы в 1892 году был замечен живой Элвис Пресли или НЛО, “Глобус” посвятил бы этому репортажу передовицу.
В субботу, во второй день после убийств, “Глобус” немедленно призвал арестовать Лиззи и промотивировал этот призыв потоком сюжетов, выражающих её вину. Это был курс, который эта газеты неустанно держала, начиная со следствия и суда и в течение многих лет после них. Все из этих сюжетов были тенденциозно настроены против Лиззи; многие были сфабрикованы. Полицейским репортёром “Глобуса” был Эдвин Портер, который позднее использовал свои статьи как основу для своей “истории” Трагедия в Фол Ривер, упомянутую в прологе.
Особенно хорошо он поторговал историей про Бенса. Его статья гласила: “Поведение мисс Лиззи Борден, когда её поставили лицом к лицу с человеком, который утверждает, что она спрашивала о яде, было окрашено презрением и пренебрежением; собственно говоря, её поведение было охарактеризовано полицией как странное.” Тот факт, что никакой такой встречи не произошло, нисколько не волновал Портера или “Глобус”. Это была отличная сказка, не правда ли?
В то время, когда в офисе Хильярда происходило собрание, около 4,000 человек, потных и толкающихся, полностью заблокировало Секонд-стрит. Потребовалось 20 полицейских для того, чтобы поддержать видимость порядка. Это был день похорон.
В 9:00 часов утра Джон Морз вышел из дома Борденов и неспешно побеседовал с журналистами, пробившимися вперед. Он заявлял о своей невиновности, потрясённый, скорее всего, своим избавлением от хотевшей его линчевать толпы накануне. Он заверял в своём “полном содействии” в поисках злодея и приглашал всех “досконально расследовать” своё алиби.
Преподобный Томас Адамс из Первой Конгрегационалистской церкви и местный миссионер Эдвин Бак, давний друг Лиззи, присоединились к 75 другим, находившимся бок о бок внутри дома. В гостиной гробы были выставлены рядом. До этого, в сопровождении Аделаиды Черчилль, спустилась из своей комнаты Лиззи. Минуту она простояла безмолвно возле гроба Эндрю, рыдая, и поцеловала его в губы.
Венок из вьюна был возложен на его уже закрытый гроб, а гроб Эбби украшал букет белых роз, привязанный белой сатиновой лентой. Были зачитаны фрагменты из Библии и спеты гимны, но надгробных речей не было.
В 11:00 Лиззи первая появилась выходящей из дома, крепко опираясь на руку гробовщика Джеймса Винварда. Те, кто уже успели обвинить её в том, что она не продемонстрировала никаких эмоций во время убийств или в течение дней опросов, также были возмущены тем, что во время похорон она не проявила никаких эмоций и не была одета в траур. Тем не менее, правда о том, как она была одета, была запечатлена женщиной-репортёром в её депеше в бостонский “Вестник”:
“Она была одета в плотно облегающее платье, отделанное чёрными кружевами, с простой юбкой и талией похожего скромного фасона и отделки, а на голове её была тёмная шляпа, обрамлённая похожей материей”.
Что касается её эмоционального состояния, журналист “Нью-Йорк Таймз” написал: “Её нервы были абсолютно расшатаны, и это было заметно по тому, как она дрожала, и как опиралась на человека, поддерживающего её. Когда она дошла до экипажа, то в изнеможении упала на подушки.”
Слишком поздно. Легенда была уже отлита в бетоне: Лиззи не испытывала скорби и не проявляла никаких человеческих эмоций.
Находящаяся в гораздо более спокойном состоянии Эмма последовала за ней. Она быстро прошла и села рядом с Лиззи, и обе обратили свой взор вперёд. Ни одна из них не взглянула на толпу на улицах; ни одна не заметила приподнятые в их честь шляпы и кланяющиеся им головы вдоль всего маршрута кортежа, из двух катафалков и 11 экипажей, проехавшего через часть центра города и поднявшегося на Холм к кладбищу “Дубовая Роща”. Похоронная церемония была закрыта для публики, и только 40 ближайших друзей семьи были приглашены сопроводить останки.
За минуты до того, как кортеж въехал на кладбище, его достигла телеграмма от штатного расследователя, приказывающая остановить церемонию. Церемония была остановлена на середине, and гробы были помещены в кладбищенский морг.
В следующий четверг доктора В. А. Долан, ассистируемый доктором Ф. В. Дрейпером и Дж. Г. Лири и клерком Д. Э. Коуном в качестве свидетелей, вошли в морг, провели формальное вскрытие, отделили головы обеих жертв, и отправили их для изучения в Гарвардский университет.
Было с их стороны милосердно, что эту деталь они от семьи утаили.
После двух дней почти беспрерывной работы, большая часть кадров Маршала Хильярда была изнурена, сбита с толку, и не способна добиться друг с другом согласия. Его стол в здании городской администрации, на расстоянии едва ли двух шагов от дома Борденов, был завален отчётами, каждый из которых, по его мнению, противоречил каждому другому. Отдельная кипа содержала наблюдения, признания, письма с руганью, письма с советами, угрозы и записи телефонных звонков от любопытных и ненормальных. Алберт Пиллсбери, генеральный прокурор Массачусетса, непрерывно звонил ему, требуя отчёт о достигнутом. Добавьте ко всему этому рутинные протоколы об арестах, отчёты, которые было нужно прочитать и подписать, расписания, которые было нужно составить, и станет ясно, что доля ему выпала не счастливая.
В субботу утром Маршал Хильярд собрал в ратуше главных из тех полицейских, которые работали над этим делом. Суровое старое здание из местного белого камня вряд ли было угрюмее самой угрюмой тюрьмы.
Он потребовал ответа на вопрос, в каком состоянии находится дело. Десяток мужчин систематично доложили о том, что они обнаружили, перечислили те загадки, которые остались необъяснёнными и поделились своими предположениями о своих ответах на них.
Заместитель Маршала Флит с первого же утра был уверен, что Лиззи виновна. Он, кажется, пришёл к этому убеждению в тот момент, когда она колко сказала ему, что миссис Борден была ей не матерью, а мачехой. Полицейские Харрингтон и Медли разделяли его точку зрения. Эти трое действовали, как клика, и неудивительно, что они были друг с другом согласны.
Второй по популярности подозреваемый был вездесущий Джон Винникум Морз. Был ли его необъявленный приезд в дом Борденов накануне убийств всего лишь совпадением? Он не принёс с собой ни намёка на багаж, ни зубной щётки, расчёски или пижамы, хотя сказал, что собирался остаться на несколько дней. В его исчезновении из дома буквально минуты до того, как была убита Эбби, и его странном поведении когда он вернулся буквально минуты после того, как было обнаружено тело Эндрю, действительно было что-то нарочитое.
У публики были свои подозрения, несмотря на то, что алиби, предоставленное Морзом, было на первый взгляд неопровержимое. В пятницу вечером Морз выскользнул из дома, незамеченный толпой, собравшейся впереди, избежал встречи с полицейскими и добрался до почты для того, чтобы, как он сказал, отправить письмо. Там он был опознан, когда он оттуда выходил, и злобная толпа, состоявшая из, по разным подсчётам, от 400 до 2,000 человек, окружила его. Какая бы цифра это не была, это была явно толпа, готовая к самосуду, и полицейский Джон Минеган спас его и затолкал обратно в здание, где он был в безопасности.
Другой любимой виновницей была Бриджет—или, скорее Лиззи и Бриджет вместе. Против одной незадачливой служанки трудно было составить дело, потому что у неё не было никакого повода (кроме как выплата от Лиззи). Эта теория исчезла когда впоследствии, после того как Бриджет была арестована, она была выпущена под залог, выплаченный самим полицейским отделением, и полиция же взяла её на работу до тех пор, пока не был назначен суд.
В пятницу амбар, дом и участок были снова тщательно прочёсаны. Куча деревянных обрубков рядом с забором на заднем дворе была изучена, каждый из них по отдельности. В амбаре сено, покрывавшее угол первого этажа, было перегружено вилами в противоположный угол. Доски пола были выдраны. Заброшенный колодец был вычищен и обследован. Зола кухонной печи была просеяна в поисках пуговицы, крючка или следов сожжённой материи.
Пять полицейских провели в доме три часа, открывая и закрывая ящики, коробки, сундуки, шкафы и буфеты. Матрасы были перевёрнуты и платья перевёрнуты наизнанку и осмотрены на предмет пятен крови.
“Мы обыскали всё,” сказал доктор Долан, “вплоть до малейших неровностях в обоях.”
Они ничего не нашли.
Двое полицейских съездили в Фэрхейвен, где Эмма гостила последние две недели. Определённо, она была там и не могла бы незаметно проскользнуть назад в Фол-Ривер в четверг утром. Таким образом, она исключалась.
Алиби Морза было снова проверено. Тупик.
***
Интерес публики к преступлению никогда в памяти не бывал сильнее. И уличные зеваки, и леди в своих салонах, казалось, были менее заинтригованы жестокостью убийств, чем самой головоломкой. Как было возможно совершить эти убийства? Кто мог их совершить? Каким был повод? Смог ли этот призрак ускользнуть незамеченным? Один предприимчивый журналист провёл эксперимент. Он прошёл по Секонд-стрит, вошёл на территорию Борденов, прошёл рядом с вьющимся виноградом с северной стороны участка, за амбаром, через забор на заднюю часть участка Шаньонов, через другой забор, снова очутился на участке Борденов, на этот раз потыкался внутри незапертого амбара и снова вышел на Секонд-стрит, спустившись по боковым ступенькам. Его не заметили ни Морз, ни Эмма, ни миссис Черчилль—никто, кто был в это время дома.
В умах публики, казалось, полностью отсутствовал образ фантома—безумного убийцы, несущего топор, с которого капает кровь и идущего, пошатываясь, по улицам Фол Ривер в поисках следующей жертвы. Вместо этого они, в качестве любителей-детективов и теоретиков, были заняты тем, что просеивали в поисках улик сплетни, вертевшиеся как листья перед бурей. Эти убийства-близнецы взбудоражили всю страну, но Новую Англию они просто парализовали.
В то время сплетни были в основном насчёт новости об Эли Бенсе. В среду, накануне убийств, Эбби и Лиззи были уверены, что у них отравление, возможно, от хлеба из булочной или молока, каждый день доставляемого с фермы Борденов. У Эндрю также были боли в животе и рвота, но это была Эбби, кто рано оделась и постучала в дверь доктора Боуэна через улицу напротив. Он расспросил её о том, что в семье недавно ели, и наверняка ужаснулся, когда услышал, что их питание состояло из разогретой рыбы и одной и той же бараней ноги, по-разному готовившейся три дня подряд. (Она снова всплыла за завтраком, и имелось в виду подать её ещё и на обед!) Не о чем волноваться, сказал он. Они сами отравляли себя, у себя за столом.
Это было началом “теории отравления” как сказала Лиззи полиции в четверг. При упоминании слова “яд” полицейские Харрингтон и Дорти были посланы проверить все аптеки в Фол-Ривер, Нью-Бедфорде и во всех населённых пунктах между ними, на предмет недавних покупок яда.
Эли Бенс, аптекарь в магазине Д. Р. Смит, на углу Колумбии и Саус-Мэн-стрит, сказал им, что молодая женщина с меховой накидкой пришла в магазин в среду, в день накануне убийств, и попыталась купить синильной кислоты на 10 центов. Она сказала, что она ей нужна, чтобы убить моль, портящую её котиковую накидку.
Бенс объяснил ей, что без рецепта яд купить нельзя, и она ушла. Хотя он никогда не видел мисс Борден, он сказал, что эта молодая женщина была именно она.
Среди горожанам и в полицейском отделении шли жаркие споры. Не являлась ли эта попытка купить яд доказательством, хотел знать Харрингтон, того, что у Лиззи были против кого-то убийственные намерения в день накануне убийств?
***
В то время—в 90-е годы 19-го века, происходил расцвет газет и трезвой, добросовестной, журналистики—задолго до того, как появились подписные статьи, “корреспонденты-расследователи” и ежечасные выпуски новостей.
Самой новой газетой в Фол-Ривер был “Глобус”. Вплоть до нескольких лет до этого, двумя главными газетами, объяснявшими поколениям подписчиков, что происходит у них в городе, были “Вестник” по утрам и “Новости” в середине дня.
“Глобус” был основан с явными намерением раскрутить рынок и переманить подписчиков от обеих других газет. Эта была версия 1892 года той желтой прессы которая сейчас продается возле касс в супермаркетах; стиль этот в те дни уже назывался “жёлтой прессой” и до тех пор существовал только в самых больших городах—главным образом в Нью Йорке. Если бы в 1892 году был замечен живой Элвис Пресли или НЛО, “Глобус” посвятил бы этому репортажу передовицу.
В субботу, во второй день после убийств, “Глобус” немедленно призвал арестовать Лиззи и промотивировал этот призыв потоком сюжетов, выражающих её вину. Это был курс, который эта газеты неустанно держала, начиная со следствия и суда и в течение многих лет после них. Все из этих сюжетов были тенденциозно настроены против Лиззи; многие были сфабрикованы. Полицейским репортёром “Глобуса” был Эдвин Портер, который позднее использовал свои статьи как основу для своей “истории” Трагедия в Фол Ривер, упомянутую в прологе.
Особенно хорошо он поторговал историей про Бенса. Его статья гласила: “Поведение мисс Лиззи Борден, когда её поставили лицом к лицу с человеком, который утверждает, что она спрашивала о яде, было окрашено презрением и пренебрежением; собственно говоря, её поведение было охарактеризовано полицией как странное.” Тот факт, что никакой такой встречи не произошло, нисколько не волновал Портера или “Глобус”. Это была отличная сказка, не правда ли?
***
В то время, когда в офисе Хильярда происходило собрание, около 4,000 человек, потных и толкающихся, полностью заблокировало Секонд-стрит. Потребовалось 20 полицейских для того, чтобы поддержать видимость порядка. Это был день похорон.
В 9:00 часов утра Джон Морз вышел из дома Борденов и неспешно побеседовал с журналистами, пробившимися вперед. Он заявлял о своей невиновности, потрясённый, скорее всего, своим избавлением от хотевшей его линчевать толпы накануне. Он заверял в своём “полном содействии” в поисках злодея и приглашал всех “досконально расследовать” своё алиби.
Преподобный Томас Адамс из Первой Конгрегационалистской церкви и местный миссионер Эдвин Бак, давний друг Лиззи, присоединились к 75 другим, находившимся бок о бок внутри дома. В гостиной гробы были выставлены рядом. До этого, в сопровождении Аделаиды Черчилль, спустилась из своей комнаты Лиззи. Минуту она простояла безмолвно возле гроба Эндрю, рыдая, и поцеловала его в губы.
Венок из вьюна был возложен на его уже закрытый гроб, а гроб Эбби украшал букет белых роз, привязанный белой сатиновой лентой. Были зачитаны фрагменты из Библии и спеты гимны, но надгробных речей не было.
В 11:00 Лиззи первая появилась выходящей из дома, крепко опираясь на руку гробовщика Джеймса Винварда. Те, кто уже успели обвинить её в том, что она не продемонстрировала никаких эмоций во время убийств или в течение дней опросов, также были возмущены тем, что во время похорон она не проявила никаких эмоций и не была одета в траур. Тем не менее, правда о том, как она была одета, была запечатлена женщиной-репортёром в её депеше в бостонский “Вестник”:
“Она была одета в плотно облегающее платье, отделанное чёрными кружевами, с простой юбкой и талией похожего скромного фасона и отделки, а на голове её была тёмная шляпа, обрамлённая похожей материей”.
Что касается её эмоционального состояния, журналист “Нью-Йорк Таймз” написал: “Её нервы были абсолютно расшатаны, и это было заметно по тому, как она дрожала, и как опиралась на человека, поддерживающего её. Когда она дошла до экипажа, то в изнеможении упала на подушки.”
Слишком поздно. Легенда была уже отлита в бетоне: Лиззи не испытывала скорби и не проявляла никаких человеческих эмоций.
Находящаяся в гораздо более спокойном состоянии Эмма последовала за ней. Она быстро прошла и села рядом с Лиззи, и обе обратили свой взор вперёд. Ни одна из них не взглянула на толпу на улицах; ни одна не заметила приподнятые в их честь шляпы и кланяющиеся им головы вдоль всего маршрута кортежа, из двух катафалков и 11 экипажей, проехавшего через часть центра города и поднявшегося на Холм к кладбищу “Дубовая Роща”. Похоронная церемония была закрыта для публики, и только 40 ближайших друзей семьи были приглашены сопроводить останки.
За минуты до того, как кортеж въехал на кладбище, его достигла телеграмма от штатного расследователя, приказывающая остановить церемонию. Церемония была остановлена на середине, and гробы были помещены в кладбищенский морг.
В следующий четверг доктора В. А. Долан, ассистируемый доктором Ф. В. Дрейпером и Дж. Г. Лири и клерком Д. Э. Коуном в качестве свидетелей, вошли в морг, провели формальное вскрытие, отделили головы обеих жертв, и отправили их для изучения в Гарвардский университет.
Было с их стороны милосердно, что эту деталь они от семьи утаили.
четверг, 7 мая 2015 г.
О том времени и убийстве
Эти 30 минут между тем моментом, когда Эндрю Борден вернулся в 10:45 домой и криком “Убийство!” в 11:15, вероятно, самые изучаемые полчаса во всей истории преступлений и, возможно, всё равно самые загадочные.
На суде над Лиззи окружной прокурор Вильям Муди обратил внимание на непрозрачность этого временного отрезка в своём обращении к присяжным.
“Из времени между теми моментами, когда Бриджет поднялась к себе наверх, и когда она снова спустилась, нужно вычесть, с одной стороны, время, ушедшее на то, чтобы вымыть полтора окна в гостиной и два окна в столовой и на то, чтобы убрать тряпку и воду. С другой стороны, из получаса между одиннадцатью часами и половиной двенадцатого нужно вычесть телодвижения Бриджет, Миссис Черчилль и Джона Каннингхэма.”
Близко, но мимо. Верно в первом случае; неверно во втором. Время, которое нужно исследовать, было не эти 45 минут между 10:45 и 11:30, а, скорее, эти 30 минут между 10:45 и 11:15, когда в полиции ответили на первый телефонный звонок. Муди открыл дискуссию о том, что на самом деле произошло, но вместо того, чтобы довести её до конца и предложить свою версию событий, он предпочёл, чтобы это решили присяжные. Это было как если бы Обвинение наспех соорудило дуговую лампу, чтобы осветить полный тайн колодец, но вместо того, чтобы пролить на них свет, она просто отразила их непрозрачность. При повторном рассмотрении объекты в кромешной тьме исчезли как призраки.
Никто больше не упоминал эти докучливые полчаса. Но кто-нибудь должен был бы их упомянуть, потому что посекундное изучение доказывает, что то, что было сказано, что произошло, или предполагалось, что произошло, вовсе не могло случиться.
Есть две контрольные временные точки в этой последовательности событий. Бриджет дала показания во время досудебного разбирательства, во время предварительного следствия, перед большим жюри и на самом суде, что колокол ратуши пробил 11:00 три минуты после того, как она пришла в свою комнату отдохнуть. Она сверила время со своими часами возле постели, которые позднее были проверены и найдены точными. Полиция получила телефонный звонок Каннингхэма, сообщающий о беспорядке на Секонд-стрит, в 11:15. Вдобавок к записи в полиции, он прилежно заметил время сам, и его часы тоже были проверены на точность.
Во время этого 15-минутного периода имели место некоторые известные события; другие могут быть только домыслены.
Дистанции и временные отрезки, приведённые ниже были вычислены автором непосредственно на месте, при помощи секундомера и следуя сценарию этих известных событий. Это минимальные временные участки, выделенные на разговоры и ответы и расстояния, покрытые в спешке. Они подразумевают почти что немедленные реплики, что невероятно, но теоретически возможно.
10:57:00 Бриджет идёт в свою комнату прилечь
11:00:00 Городские часы бьют одиннадцать
11:08:00 Лиззи кричит Бриджет спуститься
11:08-11:08:45 Бриджет встаёт, (обувается?), спускается вниз, слышит об убийстве, спрашивает Лиззи и её посылают за доктором Боуэном
11:08:45-11:09:30 Берёт шляпу и шаль, пересекает улицу
11:09:30-11:10:00 Стучится (дважды?); Миссис Боуэн (которая, возможно, находилась на кухне?) подходит к двери; говорит ей об убийстве, та объясняет, что доктора нет дома
11:10:00-11:10:45 Бриджет пересекает улицу назад к дому Борденов
11:10:45-11:11:15 Говорит Лиззи, что доктора нет дома, происходит ещё один разговор, её посылают сходить за мисс Рассел; уходит
11:11:15-11:11:45 Миссис Черчилль на улице видит суматоху, идёт на кухню, ставит продукты, смотрит из окна, обращается к Лиззи и её просят придти к Борденам
11:11:45-11:12:30 Миссис Черчилль уходит из кухни, выходит через парадную дверь, затем к дому Борденов и входит через боковую дверь внутрь
11:12:30-11:13:15 Длительный разговор о том, что случилось и где в это время была Лиззи; проходит в гостиную, видит тело; они решают, что нужно сходить за другим врачом
11:13:15-11:14:00 Миссис Черчилль уходит, торопится к конюшням Холла в конце квартала
11:14:00-11:14:30 Встречает Джона Каннингхэма, говорит ему об убийстве и просит его позвонить в полицию
11:14:30-11:14:45 Каннингхэм идёт к ближайшему телефону
11:14:45-11:15:00 Звонит в полицию
Сомнительно, чтобы любое из перечисленного заняло меньше времени, чем указано. Если согласиться, что эти временные рамки и телодвижения правдоподобны, получается максимум из восьми минут от того момента, когда городские часы пробили одиннадцать до того момента, когда Лиззи позвала Бриджет спуститься—а не 10 или 15 (или дольше), о которых давала показания Бриджет.
В течение этих восьми минут – даже начиная с того самого момента, когда Бриджет пошла в свою комнату—Лиззи не могла бы пройти туда, где была спрятана сечка (в её комнату, в комнату для гостей, в подвал?), вернуться в гостиную, убить Эндрю, спрятать сечку, осмотреть себя, причесаться и смыть неизбежные пятна крови, подняться обратно в свою комнату, переодеться, спрятать где-нибудь испачканную одежду, вернуться вниз, выйти во двор, подобрать груши, войти в амбар, подняться на сеновал, съесть груши, спуститься обратно вниз, вернуться в дом и, наконец, позвать Бриджет.
Явно, что физически сделать всё это за восемь минут невозможно. Конечно, восьмиминутное окно не оставляет времени на 30-минутную, 20-минутную или даже 15-минутную экскурсию в амбар—и это и учитывая и не учитывая время, ушедшее на убийство и всё, что ему сопутствовало.
Так как время, когда в отделении полиции ответили на телефонный звонок не может быть изменено, есть только одна другая альтернатива: Бриджет не сказала правду о том, как она услышала городские часы и вся эта цепочка событий началась раньше, чем в одиннадцать часов.
Но зачем Бриджет лгать? Так как она сказала, что, когда она услышала городские часы, она сверила время по своим собственным часам, её показания не могли быть простой ошибкой; в таком случае они должны были бы быть умышленно ложными.
Кто выигрывает от того, что время изменено и ужато? Не Лиззи, ведь если всё это оставлено необъяснённым, такой короткий промежуток времени делает её экскурсию в амбар и/или убийство Эндрю практически невозможными. У неё просто не было бы времени совершить и одно из этих действий, не говоря уже об обоих.
Другой 15-минутный отрезок времени, упомянутый Муди, от 10:45 до 11:00, также неясен и непонятен.
В центре города Эндрю зашёл в магазин Клегга, где плотники Джозеф Шортсливз и Джэймс Мэтер занимались каким-то ремонтом. Шортсливз заметил время, когда Эндрю двинулся домой. Это было в 10:45.
Разумно предположить, что на то, чтобы пройти три квартала к дому № 92 на Секонд-стрит, ушло пять минут. 10:50:00.
Эндрю возился с замками парадной двери; Бриджет отложила свою работу, подошла ко входной двери и впустила его. Сначала он прошёл в столовую и сел там. 10:51:00.
Он взял ключи с камина и поднялся в свою комнату. Зачем, нам неизвестно. Но разумно предположить, что экскурсия наверх плюс время, ушедшее на цель этой экскурсии и время, ушедшее на то, чтобы спуститься обратно в гостиную, заняли три минуты. 10:54:00.
Лиззи спустилась вниз, спросила насчёт почты, сказала ему, что Эбби получила записку и ушла, и прошла с ним в гостиную, где он снял пальто, сложил его на диване и начал читать газету. 10:56:00.
Бриджет закончила мыть два окна в столовой (минуту на каждое) и два в гостиной, где был Эндрю (минуту на каждое). 11:00:00.
Она обсудила с Лиззи тот факт, что Эбби ушла и то, что нужно запирать двери. Она выжала свою тряпку, вылила воду из ведра, поговорила с Лиззи о вероятности того, что она уйдёт, и ушла в свою комнату. 11:02:00.
Два отрезка времени по 15 минут тут накладываются один на другой, и сомнительно, чтобы Бриджет могла уйти в свою комнату в 10:57. И также трудно поверить в то, что Эндрю мог ещё и заснуть во время всей этой суеты и разговоров.
Некоторые теоретики охарактеризовали Лиззи как умную, расчётливую исполнительницу удивительно тщательно спланированного убийства. Тогда как объяснить её попытку, как утверждается некоторыми, купить накануне синильную кислоту? После того, как она потерпела в этом неудачу, когда у неё нашлось время на то, чтобы выработать альтернативный план, и как она могла предвидеть неожиданный визит Морза, и знать заранее, когда и если он уйдёт из дома утром, и когда он может вернуться, или то, что Эбби вдруг решит, в этот нестерпимо жаркий день, что надо вымыть окна, или то, в каком порядке Бриджет будет их мыть, чтобы ей не было видно, или то, что не будет криков и сопротивления со стороны какой-либо из жертв, которые могли бы кого-нибудь насторожить, и в какой момент Бриджет может войти в дом и обнаружить её, с кровавой сечкой в руках—и ещё с десяток подобных непредсказуемых деталей.
Алтернатива—объявить, что она импульсивная, безумная, убивающая наугад, направо и налево, со свидетелеми в лишь нескольких футах, фактически отбивающая чечётку в заминированном поле. Но сказать такое, это наделить её таким ореолом удачливости и везения, которых не было никогда ни у какого убийцы.
И невозможно, чтобы всё было и так, и этак.
На суде над Лиззи окружной прокурор Вильям Муди обратил внимание на непрозрачность этого временного отрезка в своём обращении к присяжным.
“Из времени между теми моментами, когда Бриджет поднялась к себе наверх, и когда она снова спустилась, нужно вычесть, с одной стороны, время, ушедшее на то, чтобы вымыть полтора окна в гостиной и два окна в столовой и на то, чтобы убрать тряпку и воду. С другой стороны, из получаса между одиннадцатью часами и половиной двенадцатого нужно вычесть телодвижения Бриджет, Миссис Черчилль и Джона Каннингхэма.”
Близко, но мимо. Верно в первом случае; неверно во втором. Время, которое нужно исследовать, было не эти 45 минут между 10:45 и 11:30, а, скорее, эти 30 минут между 10:45 и 11:15, когда в полиции ответили на первый телефонный звонок. Муди открыл дискуссию о том, что на самом деле произошло, но вместо того, чтобы довести её до конца и предложить свою версию событий, он предпочёл, чтобы это решили присяжные. Это было как если бы Обвинение наспех соорудило дуговую лампу, чтобы осветить полный тайн колодец, но вместо того, чтобы пролить на них свет, она просто отразила их непрозрачность. При повторном рассмотрении объекты в кромешной тьме исчезли как призраки.
Никто больше не упоминал эти докучливые полчаса. Но кто-нибудь должен был бы их упомянуть, потому что посекундное изучение доказывает, что то, что было сказано, что произошло, или предполагалось, что произошло, вовсе не могло случиться.
Есть две контрольные временные точки в этой последовательности событий. Бриджет дала показания во время досудебного разбирательства, во время предварительного следствия, перед большим жюри и на самом суде, что колокол ратуши пробил 11:00 три минуты после того, как она пришла в свою комнату отдохнуть. Она сверила время со своими часами возле постели, которые позднее были проверены и найдены точными. Полиция получила телефонный звонок Каннингхэма, сообщающий о беспорядке на Секонд-стрит, в 11:15. Вдобавок к записи в полиции, он прилежно заметил время сам, и его часы тоже были проверены на точность.
Во время этого 15-минутного периода имели место некоторые известные события; другие могут быть только домыслены.
Дистанции и временные отрезки, приведённые ниже были вычислены автором непосредственно на месте, при помощи секундомера и следуя сценарию этих известных событий. Это минимальные временные участки, выделенные на разговоры и ответы и расстояния, покрытые в спешке. Они подразумевают почти что немедленные реплики, что невероятно, но теоретически возможно.
10:57:00 Бриджет идёт в свою комнату прилечь
11:00:00 Городские часы бьют одиннадцать
11:08:00 Лиззи кричит Бриджет спуститься
11:08-11:08:45 Бриджет встаёт, (обувается?), спускается вниз, слышит об убийстве, спрашивает Лиззи и её посылают за доктором Боуэном
11:08:45-11:09:30 Берёт шляпу и шаль, пересекает улицу
11:09:30-11:10:00 Стучится (дважды?); Миссис Боуэн (которая, возможно, находилась на кухне?) подходит к двери; говорит ей об убийстве, та объясняет, что доктора нет дома
11:10:00-11:10:45 Бриджет пересекает улицу назад к дому Борденов
11:10:45-11:11:15 Говорит Лиззи, что доктора нет дома, происходит ещё один разговор, её посылают сходить за мисс Рассел; уходит
11:11:15-11:11:45 Миссис Черчилль на улице видит суматоху, идёт на кухню, ставит продукты, смотрит из окна, обращается к Лиззи и её просят придти к Борденам
11:11:45-11:12:30 Миссис Черчилль уходит из кухни, выходит через парадную дверь, затем к дому Борденов и входит через боковую дверь внутрь
11:12:30-11:13:15 Длительный разговор о том, что случилось и где в это время была Лиззи; проходит в гостиную, видит тело; они решают, что нужно сходить за другим врачом
11:13:15-11:14:00 Миссис Черчилль уходит, торопится к конюшням Холла в конце квартала
11:14:00-11:14:30 Встречает Джона Каннингхэма, говорит ему об убийстве и просит его позвонить в полицию
11:14:30-11:14:45 Каннингхэм идёт к ближайшему телефону
11:14:45-11:15:00 Звонит в полицию
Сомнительно, чтобы любое из перечисленного заняло меньше времени, чем указано. Если согласиться, что эти временные рамки и телодвижения правдоподобны, получается максимум из восьми минут от того момента, когда городские часы пробили одиннадцать до того момента, когда Лиззи позвала Бриджет спуститься—а не 10 или 15 (или дольше), о которых давала показания Бриджет.
В течение этих восьми минут – даже начиная с того самого момента, когда Бриджет пошла в свою комнату—Лиззи не могла бы пройти туда, где была спрятана сечка (в её комнату, в комнату для гостей, в подвал?), вернуться в гостиную, убить Эндрю, спрятать сечку, осмотреть себя, причесаться и смыть неизбежные пятна крови, подняться обратно в свою комнату, переодеться, спрятать где-нибудь испачканную одежду, вернуться вниз, выйти во двор, подобрать груши, войти в амбар, подняться на сеновал, съесть груши, спуститься обратно вниз, вернуться в дом и, наконец, позвать Бриджет.
Явно, что физически сделать всё это за восемь минут невозможно. Конечно, восьмиминутное окно не оставляет времени на 30-минутную, 20-минутную или даже 15-минутную экскурсию в амбар—и это и учитывая и не учитывая время, ушедшее на убийство и всё, что ему сопутствовало.
Так как время, когда в отделении полиции ответили на телефонный звонок не может быть изменено, есть только одна другая альтернатива: Бриджет не сказала правду о том, как она услышала городские часы и вся эта цепочка событий началась раньше, чем в одиннадцать часов.
Но зачем Бриджет лгать? Так как она сказала, что, когда она услышала городские часы, она сверила время по своим собственным часам, её показания не могли быть простой ошибкой; в таком случае они должны были бы быть умышленно ложными.
Кто выигрывает от того, что время изменено и ужато? Не Лиззи, ведь если всё это оставлено необъяснённым, такой короткий промежуток времени делает её экскурсию в амбар и/или убийство Эндрю практически невозможными. У неё просто не было бы времени совершить и одно из этих действий, не говоря уже об обоих.
Другой 15-минутный отрезок времени, упомянутый Муди, от 10:45 до 11:00, также неясен и непонятен.
В центре города Эндрю зашёл в магазин Клегга, где плотники Джозеф Шортсливз и Джэймс Мэтер занимались каким-то ремонтом. Шортсливз заметил время, когда Эндрю двинулся домой. Это было в 10:45.
Разумно предположить, что на то, чтобы пройти три квартала к дому № 92 на Секонд-стрит, ушло пять минут. 10:50:00.
Эндрю возился с замками парадной двери; Бриджет отложила свою работу, подошла ко входной двери и впустила его. Сначала он прошёл в столовую и сел там. 10:51:00.
Он взял ключи с камина и поднялся в свою комнату. Зачем, нам неизвестно. Но разумно предположить, что экскурсия наверх плюс время, ушедшее на цель этой экскурсии и время, ушедшее на то, чтобы спуститься обратно в гостиную, заняли три минуты. 10:54:00.
Лиззи спустилась вниз, спросила насчёт почты, сказала ему, что Эбби получила записку и ушла, и прошла с ним в гостиную, где он снял пальто, сложил его на диване и начал читать газету. 10:56:00.
Бриджет закончила мыть два окна в столовой (минуту на каждое) и два в гостиной, где был Эндрю (минуту на каждое). 11:00:00.
Она обсудила с Лиззи тот факт, что Эбби ушла и то, что нужно запирать двери. Она выжала свою тряпку, вылила воду из ведра, поговорила с Лиззи о вероятности того, что она уйдёт, и ушла в свою комнату. 11:02:00.
Два отрезка времени по 15 минут тут накладываются один на другой, и сомнительно, чтобы Бриджет могла уйти в свою комнату в 10:57. И также трудно поверить в то, что Эндрю мог ещё и заснуть во время всей этой суеты и разговоров.
Некоторые теоретики охарактеризовали Лиззи как умную, расчётливую исполнительницу удивительно тщательно спланированного убийства. Тогда как объяснить её попытку, как утверждается некоторыми, купить накануне синильную кислоту? После того, как она потерпела в этом неудачу, когда у неё нашлось время на то, чтобы выработать альтернативный план, и как она могла предвидеть неожиданный визит Морза, и знать заранее, когда и если он уйдёт из дома утром, и когда он может вернуться, или то, что Эбби вдруг решит, в этот нестерпимо жаркий день, что надо вымыть окна, или то, в каком порядке Бриджет будет их мыть, чтобы ей не было видно, или то, что не будет криков и сопротивления со стороны какой-либо из жертв, которые могли бы кого-нибудь насторожить, и в какой момент Бриджет может войти в дом и обнаружить её, с кровавой сечкой в руках—и ещё с десяток подобных непредсказуемых деталей.
Алтернатива—объявить, что она импульсивная, безумная, убивающая наугад, направо и налево, со свидетелеми в лишь нескольких футах, фактически отбивающая чечётку в заминированном поле. Но сказать такое, это наделить её таким ореолом удачливости и везения, которых не было никогда ни у какого убийцы.
И невозможно, чтобы всё было и так, и этак.
Подписаться на:
Сообщения (Atom)