К настоящему моменту в Фол Ривер нельзя было найти человека, который не был бы абсолютно уверен либо в виновности либо в невиновности Лиззи Борден. Эти убийства и вердикт следственного жюри о привлечении её к уголовной ответственности были предметами обеденного разговора по всем США.
Тема убийства всегда была окружена ореолом таинственности. Завораживает не сама смерть, что есть явление обыденное, а сама наглость убить—отнять жизнь—высшее в иерархии преступлений. Леденящий душу штрих добавляет гротескность, дающая повод поразмыслить, а также отсутствие такого объяснения, которое не могло бы быть оспорено при помощи какого-либо другого не менее убедительного объяснения.
В борденовских убийствах не участвовали отвратительные уголовники, пьяницы или буйные. Подобные убийства случались часто и казались предсказуемыми. Если бы Эндрю и Эбби были убиты каким-нибудь бродягой, или человеком, которому Эндрю, при своей скаредности, нанёс материальный ущерб, это дело перестало бы быть предметом общественного беспокойства за считанные недели. Хоть Бордены и были столпами общества в Фол-Ривер, за пределами города они не были известны. Подогревало интерес к этому делу противоречие между двумя конкурирующими убеждениями: Лиззи должна была бы их совершить, но она не могла бы их совершить.
У публики было шесть месяцев на то, чтобы обмениваться впечатлениями и мнениями со своими соседями, отрабатывать свои теории и версии и начать либо поносить либо расхваливать представителей власти, которые вели это дело.
Однако Ноултон и Пиллсбери—два высокопоставленных чиновника в руках которых осталось это дело после того, как полиция откопала все материальные свидетельства, какие могла—осознали, что попали в ловушку: было очень сомнительно, что они смогут доказать виновность обвиняемой.
Ноултон предложил Пиллсбери план, который мог бы их вызволить: предположим, что Лиззи могут осмотреть светила медицинской науки и признать её сумасшедшей! Тогда Дженнингс сможет объявить её невменяемой (“non compos mentis” на латыни) и тогда государство смогло бы заключить с ней сделку, признав ее вину, но не её уголовную ответственность, и таким образом избежать суда. Пиллсбери согласился и Ноултон и Хильярд разослали полицейских по всему городу посмотреть, не смогут ли они найти кого-нибудь, кто скажет, что Бордены—сумасшедшие. Местный полицейский Моултон отрапортовал Ноултону о результатах:
Капитан Джеймс Стэффорд из Нью-Бедфорда сказал, что он хорошо знал мать Лиззи и что она была со странностями, но что он никогда не слышал, чтобы кто-нибудь из Борденов или Морзов был сумасшедшим.
Некая миссис Холланд сказала то же самое, хотя она всегда считала, что они—со странностями.
Авраам Харт из Сберегательного банка Фолл-Ривер сказал, что он мало знает о Лиззи, но что он не думает, что Бордены или Морзы сумасшедшие.
Саутард Миллер, давний друг Эндрю, который дал интервью журналисту в день убийств, рассказал о его давней дружбе с его семьёй и выразил мнение, что хоть они были и со странностями, сумасшедших среди них не было.
Реском Кейс сказал, что он никогда не слыхал, что кто-либо из них был сумасшедшим, но что он думает, что некоторые из них хуже сумасшедших!
Джон Брейтон ничего не знал о сумасшествии в этой семье, так же, как и Миссис Уильям Элми, вдова одного из бывших партнёров Эндрю. Давид Сьюэлл Бригэм, бывший начальник полиции в Фол-Ривер, не знал о каких-либо случаях сумасшествия в этой семье, но заявил, что у Лиззи плохой характер.
Джордж Пэти пошёл ещё дальше: “Известно, что Лиззи—злюка”, а миссис Джордж Вайтхед согласилась.
Со своей стороны Пиллсбери попытался заручиться поддержкой доктора Джорджа Джелли, бостонского психиатра и доктора Эдварда Каулса от психиатрической лечебницы Маклин в Сомервилле, штат Массачусетс. Доктор Джелли написал отказ, состоящий из двух предложений:
“Я получил ваше сегодняшнее письмо. Не думаю, чтобы признаки сумасшествия, которые вы упоминаете, достаточно сильные или очевидные для того, чтобы я мог предложить моё мнение.”
Отклик доктора Каулеса был таким же негативным:
“Скажу, что мои выводы—против теории о безумии человека, обвинённого в этом преступлении, основываясь на всём, что я на данный момент прочёл касательно её поведения до или после этого события”.
Ноултон поделился своими жалкими результатами с Пиллсбери. Несломленные всеми этими отрицательными ответами, они пригласили Дженнингса к Пиллсбери в кабинет в Бостоне посмотреть, можно ли будет уговорить его обследовать Лиззи на сумасшествие. Пиллсбери написал Ноултону: “Дженнингс был сегодня здесь, явно не склонный согласиться в начале, но, думаю, более расположенный к концу встречи. Он ушёл, сказав на прощание, что ему надо повидаться с Адамсом и что он даст нам знать как можно скорее.
Дженнингс не попал в эту ловушку. На следующий день он написал Пиллсбери: “Со времени моего разговора с вами, я серьёзно обдумывал ваше предложение и пришёл к выводу, что я не могу согласиться объединиться с вами по поводу предложенного осмотра. Я спросил Адамса о целесообразности предложенного курса, никак не выразив моего личного мнения, а также, вернувшись отсюда, мистера Холмса, который до некоторой степени представляет сестёр Борден, не сообщая ему, что я проконсультировался с Адамсом. Оба они пришли к одному и тому же выводу: что, учитывая все обстоятельства, мы не можем допустить хоть что-то, что поставит под сомнение её невиновность и что предложенный курс не будет для нас мудрым или выгодным”.
Дженнингс: 1; Ноултон и Пиллсбери: 0.
В декабре Пиллсбери заболел и был прикован к постели, сначала в больнице, а затем— дома. Он написал Ноултону, что, по всей вероятности, он не сможет председательствовать на суде Лиззи в июне. В Массачусетсе генеральному прокурору штата в случаях такой важности как этот вменялось возглавлять команду прокуроров и болезнь Пиллсбери была удручающей новостью.
В письме от 24 апреля, Ноултон написал о своём отчаянии: “Что касается меня, то я очень хотел бы избавиться от суда по этому делу и боюсь, что мои личные чувства по этому поводу, возможно, отрицательно повлияли на мою способность трезво мыслить. Я тем более ощутил это в связи с вашим не неожиданным объявлением о том, что вся ответственность за это дело ляжет на мои плечи”.
У нас нет возможности узнать, что они обсуждали, когда они несколько раз пересматривали это дело, но из письма Ноултона очевидно, что по его мнению им бы следовало аннулировать обвинение, но он боялся взрыва недовольства со стороны публики и предпочёл бы свалить всю ответственность на присяжных.
“Сознаюсь, однако, что я не не знаю, как принять какое-либо другое судебное решение по этому делу, кроме как через суд. Если в результате присяжные не достигнут единогласия, будет несложно разрешить дело выпустив подсудимую под залог; но если они вынесут любой вердикт, то это сделает подобный ход ненужным. Дело зашло слишком далеко, следственное жюри округа вынесло обвинение, и мне не кажется, что нам следует брать на себя ответственность и отпустить её без суда, даже несмотря на то, что реально существует вероятность того, что жюри признает её невиновной”.
Курсив – автора, чтобы подчеркнуть бессердечное признание того, что они не испытывали никаких угрызений совести по поводу того, чтобы навсегда заклеймить Лиззи, передав дело в суд, даже имея достаточные основания ожидать, что её оправдают. Они шли именно на то, о чём Преподобный Джаб молился, чтобы они не делали в своей проповеди после убийств, и на то, что Дженнингс просил судью Блейсделла не делать в его обращении к суду на предварительном судебном слушании.
“Я не могу полностью согласиться с вашим мнением о том, каким будет вероятный исход дела. Мне кажется, что очень может быть, что присяжные разойдутся во мнениях. Но даже в мои самые оптимистические моменты я не ожидал вердикта о виновности. Ситуация вот какая: не произошло ничего нового, что заставило бы нас поверить, что она невиновна, и ни один из нас не может не прийти к выводу, что она должна обо всём этом что-то знать”.
Короче, хотя они не могут доказать, что Лиззи виновна, она не может доказать свою невиновность; следовательно, дело должно быть передано в суд—невероятная интерпретация принципа презумпции невиновности. Даже Ноултон на данном этапе не обвиняет её в убийствах, только подозревает в том, что она “знала что-то” о случившемся. Также теперь он не берёт на себя ответственность за обвинительный акт следственного жюри. Вновь подчёркивая, что он неохотно представил дело перед следственным жюри, он продолжил:
“Она была представлена к суду жюри, на которое, мягко говоря, государство не оказало никакого влияния, и никак не предрасположило его к тому, чтобы вынести обвинение”.
“Без того, чтобы обсуждать дело более полно в этом письме, скажу только, как указано выше, что я не вижу никакого другого курса, чем послать это дело в суд для того, чтобы удовлетворить ту порцию общественного мнения, которая, в её пользу или нет, достойна уважения.
“Кажется, что всё взвесив, июнь—самый подходящий месяц. Я напишу более подробно по вопросу включения её признания после того, как просмотрю дело”.
Что Ноултон имел в виду, когда он написал об её “признании”, нам не понять. Конечно, Лиззи ни в чём не признавалась. Возможно, это опечатка или ошибка в писаря. Если это было отсылкой к её показаниям на предварительном следствии, они были чем угодно, но не признанием.
Если бы копия этого замечательного письма попала в руки адвоката Дженнингса, суда над Лиззи Борден никогда бы не было—или, если бы он оказался неизбежным, он длился бы не дольше, чем потребовалось бы, чтобы зачитать это письмо перед присяжными. Это беспрецендентый взгляд за кулисы на то, что можно характеризовать только как на достойную осуждения тактику со стороны правительства.
Однако, суд над Лиззи Борден таки был назначен, и он был назначен на 5 июня в Нью-Бедфорде.
Тема убийства всегда была окружена ореолом таинственности. Завораживает не сама смерть, что есть явление обыденное, а сама наглость убить—отнять жизнь—высшее в иерархии преступлений. Леденящий душу штрих добавляет гротескность, дающая повод поразмыслить, а также отсутствие такого объяснения, которое не могло бы быть оспорено при помощи какого-либо другого не менее убедительного объяснения.
В борденовских убийствах не участвовали отвратительные уголовники, пьяницы или буйные. Подобные убийства случались часто и казались предсказуемыми. Если бы Эндрю и Эбби были убиты каким-нибудь бродягой, или человеком, которому Эндрю, при своей скаредности, нанёс материальный ущерб, это дело перестало бы быть предметом общественного беспокойства за считанные недели. Хоть Бордены и были столпами общества в Фол-Ривер, за пределами города они не были известны. Подогревало интерес к этому делу противоречие между двумя конкурирующими убеждениями: Лиззи должна была бы их совершить, но она не могла бы их совершить.
У публики было шесть месяцев на то, чтобы обмениваться впечатлениями и мнениями со своими соседями, отрабатывать свои теории и версии и начать либо поносить либо расхваливать представителей власти, которые вели это дело.
Однако Ноултон и Пиллсбери—два высокопоставленных чиновника в руках которых осталось это дело после того, как полиция откопала все материальные свидетельства, какие могла—осознали, что попали в ловушку: было очень сомнительно, что они смогут доказать виновность обвиняемой.
Ноултон предложил Пиллсбери план, который мог бы их вызволить: предположим, что Лиззи могут осмотреть светила медицинской науки и признать её сумасшедшей! Тогда Дженнингс сможет объявить её невменяемой (“non compos mentis” на латыни) и тогда государство смогло бы заключить с ней сделку, признав ее вину, но не её уголовную ответственность, и таким образом избежать суда. Пиллсбери согласился и Ноултон и Хильярд разослали полицейских по всему городу посмотреть, не смогут ли они найти кого-нибудь, кто скажет, что Бордены—сумасшедшие. Местный полицейский Моултон отрапортовал Ноултону о результатах:
Капитан Джеймс Стэффорд из Нью-Бедфорда сказал, что он хорошо знал мать Лиззи и что она была со странностями, но что он никогда не слышал, чтобы кто-нибудь из Борденов или Морзов был сумасшедшим.
Некая миссис Холланд сказала то же самое, хотя она всегда считала, что они—со странностями.
Авраам Харт из Сберегательного банка Фолл-Ривер сказал, что он мало знает о Лиззи, но что он не думает, что Бордены или Морзы сумасшедшие.
Саутард Миллер, давний друг Эндрю, который дал интервью журналисту в день убийств, рассказал о его давней дружбе с его семьёй и выразил мнение, что хоть они были и со странностями, сумасшедших среди них не было.
Реском Кейс сказал, что он никогда не слыхал, что кто-либо из них был сумасшедшим, но что он думает, что некоторые из них хуже сумасшедших!
Джон Брейтон ничего не знал о сумасшествии в этой семье, так же, как и Миссис Уильям Элми, вдова одного из бывших партнёров Эндрю. Давид Сьюэлл Бригэм, бывший начальник полиции в Фол-Ривер, не знал о каких-либо случаях сумасшествия в этой семье, но заявил, что у Лиззи плохой характер.
Джордж Пэти пошёл ещё дальше: “Известно, что Лиззи—злюка”, а миссис Джордж Вайтхед согласилась.
Со своей стороны Пиллсбери попытался заручиться поддержкой доктора Джорджа Джелли, бостонского психиатра и доктора Эдварда Каулса от психиатрической лечебницы Маклин в Сомервилле, штат Массачусетс. Доктор Джелли написал отказ, состоящий из двух предложений:
“Я получил ваше сегодняшнее письмо. Не думаю, чтобы признаки сумасшествия, которые вы упоминаете, достаточно сильные или очевидные для того, чтобы я мог предложить моё мнение.”
Отклик доктора Каулеса был таким же негативным:
“Скажу, что мои выводы—против теории о безумии человека, обвинённого в этом преступлении, основываясь на всём, что я на данный момент прочёл касательно её поведения до или после этого события”.
Ноултон поделился своими жалкими результатами с Пиллсбери. Несломленные всеми этими отрицательными ответами, они пригласили Дженнингса к Пиллсбери в кабинет в Бостоне посмотреть, можно ли будет уговорить его обследовать Лиззи на сумасшествие. Пиллсбери написал Ноултону: “Дженнингс был сегодня здесь, явно не склонный согласиться в начале, но, думаю, более расположенный к концу встречи. Он ушёл, сказав на прощание, что ему надо повидаться с Адамсом и что он даст нам знать как можно скорее.
Дженнингс не попал в эту ловушку. На следующий день он написал Пиллсбери: “Со времени моего разговора с вами, я серьёзно обдумывал ваше предложение и пришёл к выводу, что я не могу согласиться объединиться с вами по поводу предложенного осмотра. Я спросил Адамса о целесообразности предложенного курса, никак не выразив моего личного мнения, а также, вернувшись отсюда, мистера Холмса, который до некоторой степени представляет сестёр Борден, не сообщая ему, что я проконсультировался с Адамсом. Оба они пришли к одному и тому же выводу: что, учитывая все обстоятельства, мы не можем допустить хоть что-то, что поставит под сомнение её невиновность и что предложенный курс не будет для нас мудрым или выгодным”.
Дженнингс: 1; Ноултон и Пиллсбери: 0.
В декабре Пиллсбери заболел и был прикован к постели, сначала в больнице, а затем— дома. Он написал Ноултону, что, по всей вероятности, он не сможет председательствовать на суде Лиззи в июне. В Массачусетсе генеральному прокурору штата в случаях такой важности как этот вменялось возглавлять команду прокуроров и болезнь Пиллсбери была удручающей новостью.
В письме от 24 апреля, Ноултон написал о своём отчаянии: “Что касается меня, то я очень хотел бы избавиться от суда по этому делу и боюсь, что мои личные чувства по этому поводу, возможно, отрицательно повлияли на мою способность трезво мыслить. Я тем более ощутил это в связи с вашим не неожиданным объявлением о том, что вся ответственность за это дело ляжет на мои плечи”.
У нас нет возможности узнать, что они обсуждали, когда они несколько раз пересматривали это дело, но из письма Ноултона очевидно, что по его мнению им бы следовало аннулировать обвинение, но он боялся взрыва недовольства со стороны публики и предпочёл бы свалить всю ответственность на присяжных.
“Сознаюсь, однако, что я не не знаю, как принять какое-либо другое судебное решение по этому делу, кроме как через суд. Если в результате присяжные не достигнут единогласия, будет несложно разрешить дело выпустив подсудимую под залог; но если они вынесут любой вердикт, то это сделает подобный ход ненужным. Дело зашло слишком далеко, следственное жюри округа вынесло обвинение, и мне не кажется, что нам следует брать на себя ответственность и отпустить её без суда, даже несмотря на то, что реально существует вероятность того, что жюри признает её невиновной”.
Курсив – автора, чтобы подчеркнуть бессердечное признание того, что они не испытывали никаких угрызений совести по поводу того, чтобы навсегда заклеймить Лиззи, передав дело в суд, даже имея достаточные основания ожидать, что её оправдают. Они шли именно на то, о чём Преподобный Джаб молился, чтобы они не делали в своей проповеди после убийств, и на то, что Дженнингс просил судью Блейсделла не делать в его обращении к суду на предварительном судебном слушании.
“Я не могу полностью согласиться с вашим мнением о том, каким будет вероятный исход дела. Мне кажется, что очень может быть, что присяжные разойдутся во мнениях. Но даже в мои самые оптимистические моменты я не ожидал вердикта о виновности. Ситуация вот какая: не произошло ничего нового, что заставило бы нас поверить, что она невиновна, и ни один из нас не может не прийти к выводу, что она должна обо всём этом что-то знать”.
Короче, хотя они не могут доказать, что Лиззи виновна, она не может доказать свою невиновность; следовательно, дело должно быть передано в суд—невероятная интерпретация принципа презумпции невиновности. Даже Ноултон на данном этапе не обвиняет её в убийствах, только подозревает в том, что она “знала что-то” о случившемся. Также теперь он не берёт на себя ответственность за обвинительный акт следственного жюри. Вновь подчёркивая, что он неохотно представил дело перед следственным жюри, он продолжил:
“Она была представлена к суду жюри, на которое, мягко говоря, государство не оказало никакого влияния, и никак не предрасположило его к тому, чтобы вынести обвинение”.
“Без того, чтобы обсуждать дело более полно в этом письме, скажу только, как указано выше, что я не вижу никакого другого курса, чем послать это дело в суд для того, чтобы удовлетворить ту порцию общественного мнения, которая, в её пользу или нет, достойна уважения.
“Кажется, что всё взвесив, июнь—самый подходящий месяц. Я напишу более подробно по вопросу включения её признания после того, как просмотрю дело”.
Что Ноултон имел в виду, когда он написал об её “признании”, нам не понять. Конечно, Лиззи ни в чём не признавалась. Возможно, это опечатка или ошибка в писаря. Если это было отсылкой к её показаниям на предварительном следствии, они были чем угодно, но не признанием.
Если бы копия этого замечательного письма попала в руки адвоката Дженнингса, суда над Лиззи Борден никогда бы не было—или, если бы он оказался неизбежным, он длился бы не дольше, чем потребовалось бы, чтобы зачитать это письмо перед присяжными. Это беспрецендентый взгляд за кулисы на то, что можно характеризовать только как на достойную осуждения тактику со стороны правительства.
Однако, суд над Лиззи Борден таки был назначен, и он был назначен на 5 июня в Нью-Бедфорде.
Комментариев нет:
Отправить комментарий