Дорогие читатели,
С тех пор как я закончила переводить «Сорок ударов», я не могла не заметить зашкаливающее число новых посетителей на этом блоге. Я очень рада вашему вниманию и хочу вам сообщить, что мы вовсю трудимся над текстом и что книга выйдет в печатном виде к этому лету. Пожалуйста, подпишитесь ниже, чтобы получить сообщение, как только она появится в печати. Обещаю, что напишу вам один единственный раз—когда выйдет книга. Спасибо за внимание!
Наташа Тулинцева-Орлова
пятница, 17 марта 2017 г.
суббота, 31 декабря 2016 г.
Эпилог, Часть III
Годы проходили в доме номер 7 на Френч-Стрит(теперь он под номером 306), где жили сёстры. Из-за шумихи, возникавшей после каждого её появления в городе, а также потому что было трудно находить модные новинки в маленьких лавках Фол-Ривера, Лиззи часто ездила в Бостон, Провиденс, Вашингтон и Нью-Йорк. Неизменно, говорили, там она ела изысканные блюда в дорогих ресторанах, останавливалась в номерах люкс в роскошных отелях и ходила в театр.
Последнее вполне могло быть правдой, потому что Лиззи была поклонницей сцены, привлекаемая, без сомнения, романтическим ореолом и весельем, которых так не хватало в её жизни. Особенно она любила Нэнс О’Нил, инженю в постоянной труппе театра в Провиденсе. Когда бы ни было назначено театральное выступление в Фол-Ривер, хотя сама она его не посещала, она покупала много билетов и распределяла их между своими друзьями и, довольно часто, устраивала у себя на дому вечеринку для актёров после спектакля.
Огни, музыка, смех и веселье актёров и актрис до глубокой ночи были для Эммы череcчур. Она считала, что после трагедии, отравившей всю их жизнь, их долгом было доживать свои дни, уподобившись Королеве Виктории—меланхолично, всегда одетыми в чёрное и никогда не улыбаясь на людях.
Они были друг на друга совсем не похожи. В то время как Лиззи пыталась играть на древнем пианино, которое Эндрю поместил в гостиной дома на Секонд-Стрит, Эмма и не пыталась. Лиззи была активна в церкви, Эмма тихонько сидела в 21 ряду. Лиззи рвалась путешествовать; Эмма ни разу не покинула пределы Новой Англии. Насколько известно, у Эммы никогда не было поклонника или ухажёра. Что же касается Лиззи, то она была сообразительная и бойкая на язык и её шарм очаровывал и мужчин и женщин. О Лиззи было написано миллион эпитетов, а Эмма всё ещё остаётся в тени. То немногое, что o ней стало известно или осталось в памяти, наводит на мысль, что она была без каких-либо отличий—тихое, чопорное существо, которое хотело от жизни только остаться незамеченным.
И так, в 1905 году Эмма съехала из дома на Френч-Стрит и некоторое время жила с Преподобным Баком и его семьёй. Позднее она уехала из Фол-Ривер, сначала в Фэрхейвен, затем в Провиденс и, наконец, в Ньюмаркет, в штате Нью-Хэмпшир, где она обрела наконец безвестность, которую так искала. Говорится, что сёстры были отчуждёнными и никогда снова не общались. Двадцать лет после убийств, Эмма прервала своё молчание и дала своё единственное за всю её жизнь интервью. Вот его суть.
В 1926 году в возрасте 66 лет и страдая от расстройства желчного пузыря Лиззи под именем Мэри Смит Борден легла в больницу в Провиденсе, сделав последнюю попытку всех защитить от неминуемой атаки журналистов.
1 июня 1927 года она умерла в своём доме. В первый и единственный раз, фол-риверский «Глобус» написал о Лиззи без злобы. Для этого понадобился её некролог.
Лизбет Борден умирает после непродолжительной болезни в возрасте 68 лет
В своём завещании, написанном за год до её смерти, Лиззи вспомнила тех, кто относился к ней по-дружески и остался ей верен. Её слуги получили суммы от тысячи до 5 тысяч долларов, город Фол-Ривер, 500 долларов, доход от коей суммы был предназначен на вечное содержание участка семьи Борденов на кладбище «Дубовая роща».
Безусловно самое крупное наследство, 30 тысяч долларов наличностью и все её акции мануфактуры «Стивенс», пошли на нужды "Общества защиты животных" Фол-Ривер. Дополнительные 2 тысячи были завещаны "Обществу защиты животных" в Вашингтоне.
«Я любила животных», говорится в её завещании, «а у них много нужд и так мало тех, кто заботятся о них».
Настроенная против Лиззи команда, конечно, фыркала, когда завещание было прочитано. Для тех, кто остался её другом, это было ещё одним свидетельством её настоящего характера. Те, кто оставался нейтрален, могли только дивиться этой старомодности.
В её поздние годы, двоюродная сестра Лиззи, Миссис Грэйс Хау стала одной из её самых близких подруг. Она была женой Луиса Хау, который позже стал помощником президента Франклина Рузвельта, а сама она была в 40-е годы назначена начальницей почтового отделения Фол-Ривер. Именно ей и миссис Хэлен Лайтон Лиззи завещала свои драгоценности, книги, мебель, посуду и свою половинную долю здания А. Борден. Было 29 других наследников—старых друзей, и фондов на образование детей.
Она не включила Эмму в своё завещание, но объяснила, что поскольку та уже унаследовала половину состояния их отца, у неё уже было достаточно средств, чтобы обустроиться.
Её верные друзья собрались в доме на Френч-Стрит для частной похоронной службы. Короткая молитва и благословение были произнесены и член хора пропел гимн.
Эмма не присутствовала на похоронах Лиззи. В день, когда Лиззи умерла, Эмма упала в своём нью-гемпширском доме и сломала бедро. Она умерла десять дней спустя.
Её желанием на смертном одре было также быть похороненной без церемоний запросто на участке в «Дубовой роще».
Даже уже когда Лиззи опускали в могилу была придумана новая легенда о ней. Типичным примером изобретательности тех, кто о ней писали, является этот рассказ Виктории Линкольн в её книге «Частное бесчестье»: «После короткой безлюдной службы у владельца похоронного бюро её обитый чёрным гроб был отнесён ночью в «Дубовую рощу», где он был опущен в могилу неграми, облачёнными в чёрное, так что даже слабый отблеск лица или руки не мог выдать тайну».
На самом деле никакой службы у владельца похоронного бюро не было, и её ничем не обитый гроб был опущен в могилу в 2:30 в субботу днём, при солнечном свете у всех на виду четырьмя белыми: Фредом Когсхоллом, Эрнестом Перри, Норманом Холлом и Эдсоном Робинсоном.
Слава—скандальная известность—которую Лиззи принесла в старый, скучный Фол-Ривер, никуда не уйдёт, даже ещё через сто лет. Тех, кто её знал, давно уже нет на свете, а новые поколения помнят только легенды.
Тот факт, что Лиззи была оправдана и освобождена, и больше не могла законно подозреваться в том, что дала своей «матери» 40 ударов, а своему отцу 41, был забыт. Спросите парнишку на бензоколонке, и скорее всего он ответит так: «А, эта старая женщина, которая убила своих родителей? Ничего об этом не знаю. Это было так давно».
Фол-Ривер несомненно желает духу Лиззи Борден убраться подальше; жителям надоело, что их о ней спрашивают. Они с ужасом ожидают столетнюю годовщину убийств в 1992 году, и возобновлённый интерес, который она принесёт.
«Лучше бы она никогда не рождалась,» слышишь от людей пожилого возраста, которые прожили свой век, отвечая на вопросы о ней.
Но, кажется, они знают, что несмотря на свою почётную историю и современную привлекательность, их город всегда будет известен в первую очередь как дом Лиззи Борден и место действия борденовских убийств.
На кладбище «Дубовая роща» участок Борденов обозначен обветренным памятником из местного камня, перечисляющим тех, кто там лежит, и имя Лиззи на нём высечено с орфографической ошибкой.
В семье не осталось никого, кто мог бы её исправить.
Эндрю лежит между своими двумя жёнами, Сарой и Эбби. Подле Сары—их дочь Алиса Эстер, которая умерла ребёнком. У ног Эндрю его две другие дочери, Лиззи и Эмма, и на его мизинце надето золотое кольцо.
Так что же всё-таки случилось на 92 Секонд-Стрит? Это вечная загадка. Эта история всегда будет оставаться незавершённой. Может быть, Лиззи была единственным человеком, знавшим правду.
А, может быть, нет.
Последнее вполне могло быть правдой, потому что Лиззи была поклонницей сцены, привлекаемая, без сомнения, романтическим ореолом и весельем, которых так не хватало в её жизни. Особенно она любила Нэнс О’Нил, инженю в постоянной труппе театра в Провиденсе. Когда бы ни было назначено театральное выступление в Фол-Ривер, хотя сама она его не посещала, она покупала много билетов и распределяла их между своими друзьями и, довольно часто, устраивала у себя на дому вечеринку для актёров после спектакля.
Огни, музыка, смех и веселье актёров и актрис до глубокой ночи были для Эммы череcчур. Она считала, что после трагедии, отравившей всю их жизнь, их долгом было доживать свои дни, уподобившись Королеве Виктории—меланхолично, всегда одетыми в чёрное и никогда не улыбаясь на людях.
Они были друг на друга совсем не похожи. В то время как Лиззи пыталась играть на древнем пианино, которое Эндрю поместил в гостиной дома на Секонд-Стрит, Эмма и не пыталась. Лиззи была активна в церкви, Эмма тихонько сидела в 21 ряду. Лиззи рвалась путешествовать; Эмма ни разу не покинула пределы Новой Англии. Насколько известно, у Эммы никогда не было поклонника или ухажёра. Что же касается Лиззи, то она была сообразительная и бойкая на язык и её шарм очаровывал и мужчин и женщин. О Лиззи было написано миллион эпитетов, а Эмма всё ещё остаётся в тени. То немногое, что o ней стало известно или осталось в памяти, наводит на мысль, что она была без каких-либо отличий—тихое, чопорное существо, которое хотело от жизни только остаться незамеченным.
И так, в 1905 году Эмма съехала из дома на Френч-Стрит и некоторое время жила с Преподобным Баком и его семьёй. Позднее она уехала из Фол-Ривер, сначала в Фэрхейвен, затем в Провиденс и, наконец, в Ньюмаркет, в штате Нью-Хэмпшир, где она обрела наконец безвестность, которую так искала. Говорится, что сёстры были отчуждёнными и никогда снова не общались. Двадцать лет после убийств, Эмма прервала своё молчание и дала своё единственное за всю её жизнь интервью. Вот его суть.
Кажется, что эта трагедия случилась только вчера и часто я ловлю себя на том, что задаюсь вопросом, уж не какой-ли это в конце концов ужасный кошмар. Часто мне приходило в голову, как странно, что никто, кроме Лиззи, никогда не был привлечён к суду за убийство нашего отца и мачехи.
Некоторые заявляли, что они считают поведение Лиззи определённо странным. Ну и что с того, что она вела себя необычно? Разве мы не все делаем что-то странное в тот или иной момент? Но вот в том, что касается её виновности я решительно говорю «Нет»!
Когда начали делать завуалированные обвинения, она пришла ко мне и сказала: «Эмма, как это ужасно с их стороны говорить, что это я убила бедного папу и нашу мачеху. Ты знаешь, у меня и мысли такой быть не могло.
Позже, после её ареста и во время судебного процесса, Лиззи много раз заявляла мне о своей невиновности. А после её оправдания она заявляла о своей невиновности во время разговоров, которые у нас были в особняке на Френч-Стрит.
То, что сильнее всего убедило меня в невиновности Лиззи—это то, что полиция так и не нашла топор или какой-либо иной инструмент, который фигурировал в убийстве. Если бы она эго совершила, она бы никогда не смогла спрятать инструмент смерти так, чтобы полиция не смогла его найти. В старом доме не было никакого потайного места, которое могло бы послужить хорошим тайником. Да и времени у неё не было.
Ещё нужно помнить любовь Лиззи к бессловесным тварям. Она души не чает в собаках, кошках и белках в особняке на Френч-Стрит. Она всегда любила домашних животных. Нет, никакой человек с таким сердцем не смог бы совершить это ужасное деяние, в котором Лиззи была обвинена и оправдана.
Она заключила: «Присяжные провозгласили невиновность Лиззи, но недобрый мир её безжалостно донимает. Я всё ещё маленькая мама и, хоть мы и живём как чужие, я буду защищать «маленькую Лиззи» от безжалостных языков.
В 1926 году в возрасте 66 лет и страдая от расстройства желчного пузыря Лиззи под именем Мэри Смит Борден легла в больницу в Провиденсе, сделав последнюю попытку всех защитить от неминуемой атаки журналистов.
1 июня 1927 года она умерла в своём доме. В первый и единственный раз, фол-риверский «Глобус» написал о Лиззи без злобы. Для этого понадобился её некролог.
Мисс Лизбет Борден умерла этим утром на 306 Френч-Стрит, где она жила около 30 лет. У неё была где-то неделю пневмония, хотя она уже долгое время плохо себя чувствовала.
Член одной из старых семей Фол-Ривер, будучи дочерью Эндрю и Сары Энтони Борден, она прожила здесь всю свою жизнь. С двумя служанками, она вела тихий образ жизни, нанося периодические визиты иногородним друзьям и принимая немногих посетителей, чью верную дружбу она высоко ценила.
Испытывая чувство гордости окружающим её миром, она много сделала, чтобы улучшить всё поблизости, скупая прилегающую собственность с тем, чтобы там поддерживать ту же изысканную атмосферу. Она испытывала живой интерес к природе, и каждый день можно было увидеть, как она заботится о сотнях птиц, которые посещали деревья в её саду, следя за тем, чтобы кормушка, у которой они собирались, была наполнена крошками, семенами и другой едой, которая им нравилась. Она позаботилась о том, чтобы миниатюрные домики была воздвигнуты на её деревьях, в которых поселялись вертлявые белки. Её фигура, когда она навещала своих диких гостей, многие из которых стали такими дружелюбными, что они, казалось, не возражают против её приближения, была здесь знакома.
Другое занятие, которое ей очень нравилось, было разъезжать на повозке по сельским дорогам и тропинкам. Она часто ездила по городу в своём автомобиле, но больше всего любила петлять по тенистым сельским малооживлённым дорогам.
Смерть мисс Борден вызывает в памяти многих один из наиболее знаменитых судебных процессов по убийству в истории этого штата. Четвёртого августа 1892 года, Эндрю Борден и его жена, Эбби Борден были обнаружены убитыми в своём доме на Секонд-Стрит. После предварительного следствия, Лизбет Борден была арестована и ей было предъявлено обвинение в убийстве своего отца. После слушания в Фол-Риве большое жюри предъявило ей обвинение и в ноябре 1892 состоялся суд в Нью-Бедфорде, на котором она была оправдана.
Этот судебный процесс привлёк внимание всего штата. Никаких других арестов сделано не было, и убийство с тех пор остаётся загадкой. После её оправдания мисс Борден вела довольно уединённую жизнь и уделяла много времени частным благотворительным делам, о которых публике было известно мало.
В своём завещании, написанном за год до её смерти, Лиззи вспомнила тех, кто относился к ней по-дружески и остался ей верен. Её слуги получили суммы от тысячи до 5 тысяч долларов, город Фол-Ривер, 500 долларов, доход от коей суммы был предназначен на вечное содержание участка семьи Борденов на кладбище «Дубовая роща».
Безусловно самое крупное наследство, 30 тысяч долларов наличностью и все её акции мануфактуры «Стивенс», пошли на нужды "Общества защиты животных" Фол-Ривер. Дополнительные 2 тысячи были завещаны "Обществу защиты животных" в Вашингтоне.
«Я любила животных», говорится в её завещании, «а у них много нужд и так мало тех, кто заботятся о них».
Настроенная против Лиззи команда, конечно, фыркала, когда завещание было прочитано. Для тех, кто остался её другом, это было ещё одним свидетельством её настоящего характера. Те, кто оставался нейтрален, могли только дивиться этой старомодности.
В её поздние годы, двоюродная сестра Лиззи, Миссис Грэйс Хау стала одной из её самых близких подруг. Она была женой Луиса Хау, который позже стал помощником президента Франклина Рузвельта, а сама она была в 40-е годы назначена начальницей почтового отделения Фол-Ривер. Именно ей и миссис Хэлен Лайтон Лиззи завещала свои драгоценности, книги, мебель, посуду и свою половинную долю здания А. Борден. Было 29 других наследников—старых друзей, и фондов на образование детей.
Она не включила Эмму в своё завещание, но объяснила, что поскольку та уже унаследовала половину состояния их отца, у неё уже было достаточно средств, чтобы обустроиться.
Её верные друзья собрались в доме на Френч-Стрит для частной похоронной службы. Короткая молитва и благословение были произнесены и член хора пропел гимн.
Эмма не присутствовала на похоронах Лиззи. В день, когда Лиззи умерла, Эмма упала в своём нью-гемпширском доме и сломала бедро. Она умерла десять дней спустя.
Её желанием на смертном одре было также быть похороненной без церемоний запросто на участке в «Дубовой роще».
Даже уже когда Лиззи опускали в могилу была придумана новая легенда о ней. Типичным примером изобретательности тех, кто о ней писали, является этот рассказ Виктории Линкольн в её книге «Частное бесчестье»: «После короткой безлюдной службы у владельца похоронного бюро её обитый чёрным гроб был отнесён ночью в «Дубовую рощу», где он был опущен в могилу неграми, облачёнными в чёрное, так что даже слабый отблеск лица или руки не мог выдать тайну».
На самом деле никакой службы у владельца похоронного бюро не было, и её ничем не обитый гроб был опущен в могилу в 2:30 в субботу днём, при солнечном свете у всех на виду четырьмя белыми: Фредом Когсхоллом, Эрнестом Перри, Норманом Холлом и Эдсоном Робинсоном.
Слава—скандальная известность—которую Лиззи принесла в старый, скучный Фол-Ривер, никуда не уйдёт, даже ещё через сто лет. Тех, кто её знал, давно уже нет на свете, а новые поколения помнят только легенды.
Тот факт, что Лиззи была оправдана и освобождена, и больше не могла законно подозреваться в том, что дала своей «матери» 40 ударов, а своему отцу 41, был забыт. Спросите парнишку на бензоколонке, и скорее всего он ответит так: «А, эта старая женщина, которая убила своих родителей? Ничего об этом не знаю. Это было так давно».
Фол-Ривер несомненно желает духу Лиззи Борден убраться подальше; жителям надоело, что их о ней спрашивают. Они с ужасом ожидают столетнюю годовщину убийств в 1992 году, и возобновлённый интерес, который она принесёт.
«Лучше бы она никогда не рождалась,» слышишь от людей пожилого возраста, которые прожили свой век, отвечая на вопросы о ней.
Но, кажется, они знают, что несмотря на свою почётную историю и современную привлекательность, их город всегда будет известен в первую очередь как дом Лиззи Борден и место действия борденовских убийств.
На кладбище «Дубовая роща» участок Борденов обозначен обветренным памятником из местного камня, перечисляющим тех, кто там лежит, и имя Лиззи на нём высечено с орфографической ошибкой.
В семье не осталось никого, кто мог бы её исправить.
Эндрю лежит между своими двумя жёнами, Сарой и Эбби. Подле Сары—их дочь Алиса Эстер, которая умерла ребёнком. У ног Эндрю его две другие дочери, Лиззи и Эмма, и на его мизинце надето золотое кольцо.
Так что же всё-таки случилось на 92 Секонд-Стрит? Это вечная загадка. Эта история всегда будет оставаться незавершённой. Может быть, Лиззи была единственным человеком, знавшим правду.
А, может быть, нет.
воскресенье, 25 декабря 2016 г.
Эпилог, Часть II
История этих убийств продолжала обсуждаться благодаря комбинации двух факторов. Во-первых не было предпринято никакого анализа иных возможностей. Во-вторых, её подпитывал ежегодный сюжет «Глобуса», который неизменно посвящал этим убийствам передовицу 4-го августа. Многие десятилетия печатались эти «мнения», подпитывающие подозрение, недовольство и враждебность тех, кто продолжал верить, что по отношению к Лиззи Фемида действительно оказалась слепа. Звучали прямые заявления, что она убийца.
Ниже приводятся отрывки из одной такой статьи, появившейся в двенадцатую годовщину убийств. Если и есть образцы более цветистого и высокопарного журналистского слога, то их пришлось бы долго откапывать.
Двенадцать лет
с тех пор как были зверски убиты Бордены
а преступник так и не наказан
Возможно, убийца—он или она—живёт в этом городе
Кто знает?
Разумеется, эти ежегодные «воспоминания» о трагедии Борденов не были одним из тех традиционных юбилейных сюжетов, которые так любят газетчики даже в наши дни. Это были всего лишь предлоги для «Глобуса» дать волю своей ноющей неудовлетворённости оправданием Лиззи. Они граничили с явной клеветой, но как и в случае с «Бостонским глобусом» и историей с Трикки, Лиззи никак на них не реагировала, и не подавала на газету в суд. Не может быть никакого сомнения, что эти обличительные речи подпитывали и усугубляли враждебные настроения по отношению к ней, и если бы она положила им конец, то возможно, как она надеялась, воспоминания об этой трагедии могли бы начать стираться в памяти.
Когда был объявлен оправдательный приговор Лиззи, в Фол-Ривер не было ни одного человека или группы людей более возмущенных, чем журналисты «Глобуса» и его специалист по криминальным новостям Эдвин Портер. В конце концов, это они объявили своим подписчикам кто был убийцей на следующий же после убийств день. Они напечатали десятки сюжетов и передовиц, призывая к предъявлению ей обвинения, суду и приговору. Как посмели эти бестолковые присяжные и этот «самодовольный старый правовед», как они охарактеризовали судью Дьюи, не согласиться с ними?
По прошествию почти 20 лет, и по мере того, как эти «передовицы» становились всё более ядовитыми, несколько священников и деловых людей обратились к главному редактору и призвали его, во имя человеколюбия, перестать их печатать.
Вскоре после этого «Глобус», терпя убытки от потери рекламы и подписчиков, был куплен конкурентом, поменял название и закрылся.
Джон Винникум Морз, этот «серый кардинал» дела Борденов, после суда никогда больше в Фол-Ривер не появлялся. Он умер в Хейстингсе, штат Айова, 1 марта 1912 года. В интервью, взятом у него незадолго до его смерти, он поведал о своём визите к гадалке перед своей поездкой в Фол-Ривер в день накануне убийств. Цыганка поглядела на его ладонь и сказала ему, что ни за какие деньги не предскажет ему его судьбу. Всё, что она могла сказать, это «Вы не хотите об этом ничего знать».
Хирам Харрингтон, мстительный зять Эндрю, никогда не был приглашён переступить порог особняка на Френч-Стрит, так как это он, как всегда утвержала Лиззи, был настоящим убийцей.
Джордж Декстер Робинсон прислал Лиззи счёт на 25 тысяч долларов. Он умер в 1896. Судья Блоджетт ушёл в отставку в 1900 году и умер на следующий год. Судья Дьюи умер в 1900 году, так и не прощённый за выступление, которое настроенная против Лиззи команда назвала вторым выступлением от защиты. Председательствовавший на судебном процессе судья Мэйсон скончался в 1905.
Осия Ноултон занял место генерального прокурора штата Пилсберри, когда тот вышел в отставку год спустя после процесса. Он служил до 1901 года и умер в 1902. Адвокат Дженнингс был его преемником в качестве окружного прокурора и занимал это место, пока он не вышел на пенсию в 1898. Он умер в 1923.
Адвокат Муди служил далее в исполнительной, законодательной и юридической системах органов власти США. Он был выбран в Палату Представителей, позже был назначен секретарём военно-морского флота, генеральным прокурором и, наконец, в 1906 году, членом Верховного суда США.
Неизвестно в какой момент Бриджет уехала из Фол-Ривер и, предположительно, вернулась в Ирландию. Естественно, вскоре начал циркулировать слух, что она получила «состояние» от Лиззи и была ею отослана. Ничто не подтверждало этот слух, и он тем более сомнительный, потому как она была, как-никак, свидетелем от обвинения, а не от защиты, и история, которую она поведала полиции сразу после убийств была та же, что она рассказала на суде.
В какой-то момент (точная дата неизвестна) Бриджет вернулась в Соединённые Штаты, где про неё говорили, что она вышла замуж за мужчину с точно такой же фамилией и поселилась в городе Бьют, штат Монтана. Она умерла там в госпитале 26 марта 1948, в возрасте 82 лет.
Ни Лиззи, ни Эмма никогда не вышли замуж, но, возможно, у Лиззи был роман через несколько лет после суда.
Короткая заметка промелькнула в фол-риверских «Новостях»— чрезвычайно скрупулёзной газете—что скоро появится объявление об её обручении со школьным учителем, преподававшим в Сванси, где находилась одна из борденовских ферм.
И снова журналисты повалили в Фол-Ривер, пытаясь заполучить интервью с Лиззи (им было отказано) и с молодым человеком (который вовремя скрылся). Лиззи написала ему:
Никакого объявления о помолвке не появилось, и никакой свадьбы не было.
Имя Лиззи снова появилось во всех газетах в 1897 году. В феврале the «Журнал Провиденс» напечатал статью под следующим заголовком:
И снова Лиззи Борден!
Ордер на её арест выдан местным судом
Исчезновение двух картин из магазина «Тильден-Турбер»
История заключалась в том, что две маленькие эмалевые картинки исчезли из ювелирного магазина в городе Провиденс, а затем одну принесла назад, чтобы сдать в ремонт, женщина, которая сказала, что ей её дала Лиззи. Ордер на её арест был подписан, но не предъявлен (что напоминает её первый арест!). Лиззи поспешила в Провиденс с протестом, что она не вор.
Очевидно, дело было улажено и хозяин магазина остался доволен, поскольку обвинение было снято и ордер использован не был. Но возникла новая легенда о Лиззи.
Ссылаясь на неназванные источники, описывались мельчайшие детали о встрече, которая якобы имела место в магазине «Тильден-Турбер», включая то, как кровь бросилась Лиззи в лицо и как она кричала; как она ходила взад-вперёд и зло смотрела на своих обвинителей. Ей якобы было сказано, что если она подпишет признание, что это она убила Борденов, обвинение в краже будет снято. Басня гласила, что ровно в полночь она подписала «признание», состоявшее из 16 слов:
Те, кто были готовы поверить всему что угодно про Лиззи, если только оно было очерняющим, не заметили абсурдности предположения, что кто-либо стал бы признаваться в двойном убийстве ради того, чтобы избежать ареста по обвинению в мелкой краже.
Только в 1960 году—63 года спустя—президенту Американского общества экспертов по оспариваемым документам, а также бывшему президенту Американской академии судебных исследований предоставилась возможность изучить документ и объявить его явной подделкой. Её подпись была очень плохо подделана—механически скопирована с подписи на её завещании, опубликованном 29 лет спустя—и не смогла бы никого обмануть.
Ниже приводятся отрывки из одной такой статьи, появившейся в двенадцатую годовщину убийств. Если и есть образцы более цветистого и высокопарного журналистского слога, то их пришлось бы долго откапывать.
с тех пор как были зверски убиты Бордены
а преступник так и не наказан
Возможно, убийца—он или она—живёт в этом городе
Кто знает?
Двенадцать лет назад в это утро, когда лучезарный солнечный свет рассеивал августовское тепло и отражался в окнах этой мирной общины, населенной праведными и неправедными, богатыми и бедными, довольными своей судьбой и завистливыми, фарисеем и мытарем, в этот летний мир вошел заострённый на злодейство дьявол в человеческом облике, чьему быстро осуществлённому зверству было суждено заставить Фол-Ривер занять место в центре сцены, под наблюдением всей страны, что было величайшим несчастьем из тех, что когда-либо пришлось пережить цивилизованному обществу.
В это роковое четвёртое число августа 1892 имела место сцена такого кровопролития, какое никогда, за все годы, прошедшие с тех пор, не было превзойдено в ужасе, злодействе и противоестественой порочности, со стороны мужчины или женщины, фиксированных на убийстве…
Старик, быстро приближавшийся к краю того рокового обрыва, который образует разграничительную черту между современностью и вечностью, был брутально и со злым умыслом заставлен поторопиться, в то время, как в естественном порядке земных вещей он мог бы ещё некоторое время избежать летального исхода. А почему? Было ли это потому, что он мешкал дольше, чем следовало бы, упиваясь своим контролем над имуществом, которое он так ценил…? Кто знает.
Может быть этот дьявол в человеческом облике, нанёсший жестокие, мстительные, кровавые удары на почтенную голову Эндрю Бордена, мог бы ответить на этот вопрос.
На втором этаже оказалась ещё работа для той смертоносной десницы, где… ещё одна несчастная ожидала кровавый приход своего губителя…
Хотя один лишь удар положил конец любой связи с жизнью бедной и безобидной Эбби Борден, его было недостаточно, чтобы насытить ненависть, злобу и мстительность убийцы, орудующего при свете дня, потому что он—или она— продолжал наносить удар за ударом на бездыханную жертву, обеспечивая подлинное доказательство… этой долго накапливавшейся ненависти, озлобленности и преднамеренности… в низменной, отталкивающей и эгоистичной душе этого мясника…
Но, можно спросить, зачем вспоминать и зачем обсуждать всё это несчастливое происшествие по сей день?
Лишь для того, чтобы констатировать снова и снова, и подтверждать и подчеркивать, что… то, что случилось в сей день дюжину лет назад было одним из наиболее шокирующих, противоестественных, низменных и корыстных преступлений, какое когда-либо оскверняло страницы цивилизованной истории, и что демон, орудовавший топором, отославший две души в вечность, до сих про не был наказан за своё (его—или её) гнусное преступление.
Возможно, честный люд Фол-Ривер ежедневно встречает его—или её—во время обеда у себя дома или в магазине или в железнодорожном вагоне…
Возможно, прежде чем пройдёт ещё один год, нечистая совесть возьмёт на себя задачу, которую не смогли решить штатные полицейские органы, и этот мужчина—или женщина—который 12 лет назад шокировал народы двух континентов одним из самых ужасающих, жестоких, корыстных и зверских двойных убийств, доставит себя в руки карающего правосудия как убежавший преступник. Кто знает?
Если только не произойдёт столь неожиданное и невероятное событие, эта резня Борденов—выражаясь юридически—скорее всего останется такой же большой тайной, какой она была 12 лет назад… хотя «выражаясь юридически» это единственный смысл, в котором в личности убийцы осталось хоть что-то от «тайны» для людей, чья память смогла выдержать вес 12-и лет.
Разумеется, эти ежегодные «воспоминания» о трагедии Борденов не были одним из тех традиционных юбилейных сюжетов, которые так любят газетчики даже в наши дни. Это были всего лишь предлоги для «Глобуса» дать волю своей ноющей неудовлетворённости оправданием Лиззи. Они граничили с явной клеветой, но как и в случае с «Бостонским глобусом» и историей с Трикки, Лиззи никак на них не реагировала, и не подавала на газету в суд. Не может быть никакого сомнения, что эти обличительные речи подпитывали и усугубляли враждебные настроения по отношению к ней, и если бы она положила им конец, то возможно, как она надеялась, воспоминания об этой трагедии могли бы начать стираться в памяти.
Когда был объявлен оправдательный приговор Лиззи, в Фол-Ривер не было ни одного человека или группы людей более возмущенных, чем журналисты «Глобуса» и его специалист по криминальным новостям Эдвин Портер. В конце концов, это они объявили своим подписчикам кто был убийцей на следующий же после убийств день. Они напечатали десятки сюжетов и передовиц, призывая к предъявлению ей обвинения, суду и приговору. Как посмели эти бестолковые присяжные и этот «самодовольный старый правовед», как они охарактеризовали судью Дьюи, не согласиться с ними?
По прошествию почти 20 лет, и по мере того, как эти «передовицы» становились всё более ядовитыми, несколько священников и деловых людей обратились к главному редактору и призвали его, во имя человеколюбия, перестать их печатать.
Вскоре после этого «Глобус», терпя убытки от потери рекламы и подписчиков, был куплен конкурентом, поменял название и закрылся.
Джон Винникум Морз, этот «серый кардинал» дела Борденов, после суда никогда больше в Фол-Ривер не появлялся. Он умер в Хейстингсе, штат Айова, 1 марта 1912 года. В интервью, взятом у него незадолго до его смерти, он поведал о своём визите к гадалке перед своей поездкой в Фол-Ривер в день накануне убийств. Цыганка поглядела на его ладонь и сказала ему, что ни за какие деньги не предскажет ему его судьбу. Всё, что она могла сказать, это «Вы не хотите об этом ничего знать».
Хирам Харрингтон, мстительный зять Эндрю, никогда не был приглашён переступить порог особняка на Френч-Стрит, так как это он, как всегда утвержала Лиззи, был настоящим убийцей.
Джордж Декстер Робинсон прислал Лиззи счёт на 25 тысяч долларов. Он умер в 1896. Судья Блоджетт ушёл в отставку в 1900 году и умер на следующий год. Судья Дьюи умер в 1900 году, так и не прощённый за выступление, которое настроенная против Лиззи команда назвала вторым выступлением от защиты. Председательствовавший на судебном процессе судья Мэйсон скончался в 1905.
Осия Ноултон занял место генерального прокурора штата Пилсберри, когда тот вышел в отставку год спустя после процесса. Он служил до 1901 года и умер в 1902. Адвокат Дженнингс был его преемником в качестве окружного прокурора и занимал это место, пока он не вышел на пенсию в 1898. Он умер в 1923.
Адвокат Муди служил далее в исполнительной, законодательной и юридической системах органов власти США. Он был выбран в Палату Представителей, позже был назначен секретарём военно-морского флота, генеральным прокурором и, наконец, в 1906 году, членом Верховного суда США.
Неизвестно в какой момент Бриджет уехала из Фол-Ривер и, предположительно, вернулась в Ирландию. Естественно, вскоре начал циркулировать слух, что она получила «состояние» от Лиззи и была ею отослана. Ничто не подтверждало этот слух, и он тем более сомнительный, потому как она была, как-никак, свидетелем от обвинения, а не от защиты, и история, которую она поведала полиции сразу после убийств была та же, что она рассказала на суде.
В какой-то момент (точная дата неизвестна) Бриджет вернулась в Соединённые Штаты, где про неё говорили, что она вышла замуж за мужчину с точно такой же фамилией и поселилась в городе Бьют, штат Монтана. Она умерла там в госпитале 26 марта 1948, в возрасте 82 лет.
Ни Лиззи, ни Эмма никогда не вышли замуж, но, возможно, у Лиззи был роман через несколько лет после суда.
Короткая заметка промелькнула в фол-риверских «Новостях»— чрезвычайно скрупулёзной газете—что скоро появится объявление об её обручении со школьным учителем, преподававшим в Сванси, где находилась одна из борденовских ферм.
И снова журналисты повалили в Фол-Ривер, пытаясь заполучить интервью с Лиззи (им было отказано) и с молодым человеком (который вовремя скрылся). Лиззи написала ему:
Дорогой друг,
Мне более жаль, чем я могу это выразить, что у вас могли быть хоть какие-то неприятности из-за придуманной и глупой истории, которая появилась на прошлой неделе. У меня нет ни малейшего представления о том, как или когда она началась. Но я ни на минуту не подумала, что это вы или ваши девочки начали её. Конечно, я испытываю угрызения совести, но я должна это стерпеть, как и раньше. Я очень надеюсь, что больше вас беспокоить не будут. Заботьтесь о себе, и будьте здоровы.
Никакого объявления о помолвке не появилось, и никакой свадьбы не было.
Имя Лиззи снова появилось во всех газетах в 1897 году. В феврале the «Журнал Провиденс» напечатал статью под следующим заголовком:
Ордер на её арест выдан местным судом
Исчезновение двух картин из магазина «Тильден-Турбер»
История заключалась в том, что две маленькие эмалевые картинки исчезли из ювелирного магазина в городе Провиденс, а затем одну принесла назад, чтобы сдать в ремонт, женщина, которая сказала, что ей её дала Лиззи. Ордер на её арест был подписан, но не предъявлен (что напоминает её первый арест!). Лиззи поспешила в Провиденс с протестом, что она не вор.
Очевидно, дело было улажено и хозяин магазина остался доволен, поскольку обвинение было снято и ордер использован не был. Но возникла новая легенда о Лиззи.
Ссылаясь на неназванные источники, описывались мельчайшие детали о встрече, которая якобы имела место в магазине «Тильден-Турбер», включая то, как кровь бросилась Лиззи в лицо и как она кричала; как она ходила взад-вперёд и зло смотрела на своих обвинителей. Ей якобы было сказано, что если она подпишет признание, что это она убила Борденов, обвинение в краже будет снято. Басня гласила, что ровно в полночь она подписала «признание», состоявшее из 16 слов:
«Нечестными методами я была принуждена подписаться здесь, признавая, что я одна ответственна за акт 4 августа 1892 года».
Лизбет Борден
Те, кто были готовы поверить всему что угодно про Лиззи, если только оно было очерняющим, не заметили абсурдности предположения, что кто-либо стал бы признаваться в двойном убийстве ради того, чтобы избежать ареста по обвинению в мелкой краже.
Только в 1960 году—63 года спустя—президенту Американского общества экспертов по оспариваемым документам, а также бывшему президенту Американской академии судебных исследований предоставилась возможность изучить документ и объявить его явной подделкой. Её подпись была очень плохо подделана—механически скопирована с подписи на её завещании, опубликованном 29 лет спустя—и не смогла бы никого обмануть.
четверг, 15 декабря 2016 г.
Эпилог
Теперь, когда судебный процесс был закончен, Лиззи встала перед выбором. Она могла вернуться в Фол-Ривер, свой родной город, или начать новую жизнь где-нибудь ещё. Как она рассказала журналисту, «Порядочное число людей разговаривало со мной так, как если бы они думали, что я пойду и буду жить где-нибудь ещё, когда закончится мой судебный процесс. Не знаю, что на них нашло. Я собираюсь домой и я собираюсь там остаться. Мне никогда даже в голову не приходило сделать что-то другое».
Лиззи вернулась в «этот окровавленный и ветхий дом», как описал его в своей заключительной речи Робинсон, но только на небольшой промежуток времени. Она и Эмма являлись сонаследницами денег и собственности Эндрю и Эбби, на общую сумму около $400,000, порядочное состояние в 1893 [10.000.000 современных долларов США].
Одной из их первых покупок после процедуры с передачей наследства стал дом 7 на Френч-Стрит, на «холме», где проживали сливки общества Фол-Ривер. Название «Мейплкрофт» [кленовая роща] было вырезано в камне верхней ступеньки парадного входа. Это был элегантный трёхэтажный особняк в стиле эпохи королевы Анны (начала XVIII), который всё ещё стоит и в наши времена, потрёпанный, с облезлой краской и табличкой на двери: «Р. Дьюб, Пожарный инспектор – Нотариус». Греческий бюст с опаской выглядывает сквозь переднее окно, как бы пытаясь увидеть, не собираются ли снова толпы, век спустя.
Когда две сестры переехали, это составило приятный и элегантный контраст тому холодному и узкому дому на Секонд-Стрит. Дом на Френч-Стрит был выбором Лиззи, и она же решала, как его обставить. В его 14 комнатах всё ещё можно увидеть обои, которые выбрала она, с однородно причудливыми и невинными узорами Викторианской эпохи—маленькими цветочками, нежными, переплетёнными вьющимися стеблями и там и сям порхающими бабочками.
Холл был богато обшит красным деревом, а справа от него завивалась вверх на второй этаж широкая лестница с перилами из розового дерева. В нише на красивом круглом столике был бюст в греческом стиле—может быть, тот самый, что теперь пялится из остеклённого крыльца.
Слева была просторная гостиная или приёмная с широким мраморным камином, красующимся во внутренней стене, и шестью окнами напротив. Ковёр был нежно-сиреневого цвета, вроде бы любимого цвета Лиззи.
Столовая выглядела церемонно и была оклеена обоями в цветочек и с тяжёлыми портьерами из розового шёлка.
Кухня и совмещённая с ней утренняя столовая были совсем не похожи на каморки, в которых готовила и подавала еду Бриджет. Кухня была оборудована всеми новомодными удобствами того времени, и ниша, в которой была устроена столовая, была светлая и просторная.
У Лиззи было две спальни на втором этаже: одна занимала весь фасад дома, и использовалась зимой; другую, похожую комнату сзади, она занимала летом. Над камином [в зимней спальне], на деревянной панели, была вырезана поэма:
And old true friends, and twilight plays
И старые верные друзья, и игры в сумерки
And starry nights, and sunny days
И звёздные ночи, и ясные дни
Come trouping up the misty ways
Бегут ко мне тропой туманной
When my fire burns low.
Когда огонь мой догорает.
Эта поэма отображает сущность Лиззи, любительницы романтической поэзии и музыки, чья библиотека заполняла её спальни и две смежные комнаты и чья нежность по отношению к белкам и птицам, которые стекались на просторную лужайку особняка «Мейплкрофт», была легендарна. Это была та Лиззи, которая сбивала с толку и выводила из себя тех, кто знал без доли обоснованного сомнения, что на самом деле она была бездушной, сатанинской убийцей. Она просто упорно отказывалась вести себя соответствующим образом.
На третьем этаже особняка Мейплкрофт жила прислуга—горничная и экономка—про которых ходили слухи, что это была самая высокооплачиваемая прислуга в Фол-Ривер, получающая 10 долларов в неделю [250 современных долларов США]. Позднее, был добавлен шофёр, управляющий красивым чёрным фаетоном. Ни на чём Лиззи не поскупилась в отделке или обстановке. Жильё слуг и гараж были облицованы теми же качественными материалами, которые использовались во всём остальном доме.
Впервые в доме Борденов появился телефон (под номером 378), зарегистрированный на имя «Лизбет А. Борден», как она себя звала до конца своей жизни.
До того, как она купила свой отполированный автомобиль и наняла шофёра, Лиззи ходила за покупками и наносила светские визиты в собственной повозке. Каждый раз, когда она бывала замечена на улице или когда её видели входящей или выходящей из магазина, собирались кучки народа, которые перешептывались и показывали на неё приезжим. Она делала вид, что не замечает свою печально-скандальную известность, и по мере того, как она занималась своими обыденными делами, её прозрачные глаза цвета голубого льда смотрели прямо перед собой. Но поездки в центр города становились редкими. Всё больше и больше, её покупки, кроме еды и хозяйственных товаров, которые покупали слуги, производились в Бостоне, Вашингтоне или Нью-Йорке.
Конечно, было наивно с её стороны полагать, что поскольку присяжным понадобилось всего десять минут для того, чтобы признать её невиновной, теперь она свободная женщина, вернувшаяся в первоначальное положение. Одного лишь клейма предъявленного обвинения, о котором Преподобный Джаб и адвокат Дженнингс молились, да минует её чаша сия, было достаточно, чтобы вынести ей приговор в глазах многих в викторианском Фол-Ривер. Одно только предъявленное обвинение и процесс были равносильны приговору, какая там к чёрту презумпция невиновности!
Фол-риверский «Глобус» возобновил свою кампанию очернительства. Он не оставил никаких сомнений в том, что по их мнению произошла большая судебная ошибка. Лиззи мудро отказывалась от всех газетных интервью и никак не комментировала сюжеты в прессе, веря (надеясь?), что если она не будет помогать подпитывать эту историю, она, в конечном счёте, сойдёт на нет. Но газетчики оперируют иначе; они печатают каждый день.
Каждый слух о ней—а новые слухи распространялись каждую неделю—был с ликованием представлен как неопровержимый факт. Если никакого нового слуха вдруг не оказывалось, «Глобус» что-нибудь придумывал. В одном утверждалось, что когда Лиззи переехала в «Мейплкрофт», она попросила соседа снести ограду, которая разделяла их участки. Сообщалось, что возмущённый мужчина, имя которого не называлось, ответил, «Если вы переезжаете на соседний участок, я построю его ещё выше!» Правда заключалась в том, что никакого забора и никакого такого соседа не существовало, но для «Глобуса» это не имело никакого значения.
Вскоре после того как она вернулась в Фол-Ривер, Лиззи совершила поездку в Тонтон, чтобы поблагодарить шерифа и миссис Вайт за их заботу в течение тех десяти месяцев, что она провела в тюрьме. Узнав об этой поездке, «Глобус» сорвался с цепи:
В тюрьме!
Лиззи Борден является с повинной
Добровольно сдаётся шерифу Райту
Самая большая сенсация громкого дела
«Глобус» скормил этот сюжет Ассошиэйтед Пресс и она разошлась по телеграфу всем подписчикам. На следующий день АП распространила извинение, но «Глобус» его не напечатал и не напечатал опровержение. Это было в порядке вещей для Эдвина Портера.
С точки зрения фол-риверского общества Лиззи являлась изгоем; с таким же успехом она могла бы быть дочерью Авраама и Агари, сестрой изгнанника Измаила. Её имя, когда было необходимо его произнести, произносилось с презрением. Многие из её друзей, даже те, которые поддерживали её в течение того времени, что она провела в тюрьме и во время процесса, в конечном счёте отошли от неё. Давление общественности помешало многим продолжать своё с ней знакомство, и они проходили мимо неё без кивка или какого-либо другого приветствия.
Она вернулась в Конгрегационную церковь, где она пела в хоре, возглавляла Христианское общество и преподавала в Воскресной школе, но говорилось, что прихожане отвернулись от неё. Больше она никогда туда не возвращалась;: хоронил её священник Епископальной церкви.
Она жила, отрезанная от мира почти что как если бы она была за решёткой, приговорённная к одиночеству преградами сильнее засова—бессловесным, безжалостным осуждением окружающих. В открытую никто на неё презрительно не указывал—никакой открытой враждебности не выражалось—всего лишь эта настойчивая, сводящая с ума, повальная отчуждённость.
Обсуждались все её телодвижения, все всматривались в любую самую незначительную деталь её образа жизни и поведения. Некоторые говорили, что она слишком лихо управляла на улице своей повозкой. Некоторые повторяли легенду о том, что она не проявила никаких эмоций во время похорон родителей. Другие говорили, что она слишком щеголяла своим новоприобретённым богатством, когда она переехала жить на «холм». Если она выходила на свет в тихом, спокойном настороении, это могло означать только одно: она была в депрессии от чувства вины. Если она улыбалась, то, что же, это доказывало, что она бессердечна. Всё, что бы она ни делала, было неправильно.
Но оставаясь верной своей натуре, которую никто не попытался постичь, она ни разу не взмолилась о пощаде; никогда не просила себя понять; никогда ни словом ни вздохом не выразила возмущение тем, как с ней обращались.
Её ближайшим другом была Хэлен Лайтон , основательница фол-риверской Лиги спасения животных. В старости она говорила, что Лиззи была очень несчастна; что трагедия и скорбь бросали на неё тень.
«В старшем возрасте,» она сказала, «она подвергала сомнению правильность того, что она осталась в Фол-Ривер. Она поступила так по совету друзей, которые сказали ей, что если бы она отправилась жить куда-нибудь в другое место, это выглядело бы, как побег. Сначала это ей казалось мудрым, но впоследствии она задавалась вопросом, не было бы лучше, если бы она поселилась в другом месте.
«Она не была так одинока, как она описывалась. У неё была по крайней мере дюжина верных друзей, которые делали всё, что могли, чтобы скрасить ей жизнь. Мисс Борден была в высшей степени признательна за проявленную к ней заботу и она удостаивала многими милостями своих друзей. Она не любила принимать подарки, но никогда не уставала одарять своих друзей.
Мисс Борден помогала очень многим. Она находила удовольствие в том, чтобы помогать людям и щедро делилась всем, что имела. Она помогла нескольким молодым людям получить высшее образование. Сама любительница чтения, она позаботилась о том, чтобы многие, находившие удовольствие в чтении хороших книг, но не могущие позволить себе покупать их, были хорошо обеспечены чтением. Очень немногие знали о размахе её благотворительности».
Хотя многие чурались её, исключение составляли дети. Хотя это они радостно напевали стишок о 40 ударах, когда они прыгали через скакалку, про неё говорили, что у неё всегда находилась улыбка или ласка для всех, кто к ней подходил. Её можно было увидеть почти каждый день, сопровождаемую своим любимым котом и собаками, занимающуюся домиками для белок и птиц, которые наполняли большой боковой двор. Для соседских детей часто выставлялось печенье и им разрешалось подбирать упавшие фрукты.
Лиззи вернулась в «этот окровавленный и ветхий дом», как описал его в своей заключительной речи Робинсон, но только на небольшой промежуток времени. Она и Эмма являлись сонаследницами денег и собственности Эндрю и Эбби, на общую сумму около $400,000, порядочное состояние в 1893 [10.000.000 современных долларов США].
Одной из их первых покупок после процедуры с передачей наследства стал дом 7 на Френч-Стрит, на «холме», где проживали сливки общества Фол-Ривер. Название «Мейплкрофт» [кленовая роща] было вырезано в камне верхней ступеньки парадного входа. Это был элегантный трёхэтажный особняк в стиле эпохи королевы Анны (начала XVIII), который всё ещё стоит и в наши времена, потрёпанный, с облезлой краской и табличкой на двери: «Р. Дьюб, Пожарный инспектор – Нотариус». Греческий бюст с опаской выглядывает сквозь переднее окно, как бы пытаясь увидеть, не собираются ли снова толпы, век спустя.
Когда две сестры переехали, это составило приятный и элегантный контраст тому холодному и узкому дому на Секонд-Стрит. Дом на Френч-Стрит был выбором Лиззи, и она же решала, как его обставить. В его 14 комнатах всё ещё можно увидеть обои, которые выбрала она, с однородно причудливыми и невинными узорами Викторианской эпохи—маленькими цветочками, нежными, переплетёнными вьющимися стеблями и там и сям порхающими бабочками.
Холл был богато обшит красным деревом, а справа от него завивалась вверх на второй этаж широкая лестница с перилами из розового дерева. В нише на красивом круглом столике был бюст в греческом стиле—может быть, тот самый, что теперь пялится из остеклённого крыльца.
Слева была просторная гостиная или приёмная с широким мраморным камином, красующимся во внутренней стене, и шестью окнами напротив. Ковёр был нежно-сиреневого цвета, вроде бы любимого цвета Лиззи.
Столовая выглядела церемонно и была оклеена обоями в цветочек и с тяжёлыми портьерами из розового шёлка.
Кухня и совмещённая с ней утренняя столовая были совсем не похожи на каморки, в которых готовила и подавала еду Бриджет. Кухня была оборудована всеми новомодными удобствами того времени, и ниша, в которой была устроена столовая, была светлая и просторная.
У Лиззи было две спальни на втором этаже: одна занимала весь фасад дома, и использовалась зимой; другую, похожую комнату сзади, она занимала летом. Над камином [в зимней спальне], на деревянной панели, была вырезана поэма:
And old true friends, and twilight plays
И старые верные друзья, и игры в сумерки
And starry nights, and sunny days
И звёздные ночи, и ясные дни
Come trouping up the misty ways
Бегут ко мне тропой туманной
When my fire burns low.
Когда огонь мой догорает.
Эта поэма отображает сущность Лиззи, любительницы романтической поэзии и музыки, чья библиотека заполняла её спальни и две смежные комнаты и чья нежность по отношению к белкам и птицам, которые стекались на просторную лужайку особняка «Мейплкрофт», была легендарна. Это была та Лиззи, которая сбивала с толку и выводила из себя тех, кто знал без доли обоснованного сомнения, что на самом деле она была бездушной, сатанинской убийцей. Она просто упорно отказывалась вести себя соответствующим образом.
На третьем этаже особняка Мейплкрофт жила прислуга—горничная и экономка—про которых ходили слухи, что это была самая высокооплачиваемая прислуга в Фол-Ривер, получающая 10 долларов в неделю [250 современных долларов США]. Позднее, был добавлен шофёр, управляющий красивым чёрным фаетоном. Ни на чём Лиззи не поскупилась в отделке или обстановке. Жильё слуг и гараж были облицованы теми же качественными материалами, которые использовались во всём остальном доме.
Впервые в доме Борденов появился телефон (под номером 378), зарегистрированный на имя «Лизбет А. Борден», как она себя звала до конца своей жизни.
До того, как она купила свой отполированный автомобиль и наняла шофёра, Лиззи ходила за покупками и наносила светские визиты в собственной повозке. Каждый раз, когда она бывала замечена на улице или когда её видели входящей или выходящей из магазина, собирались кучки народа, которые перешептывались и показывали на неё приезжим. Она делала вид, что не замечает свою печально-скандальную известность, и по мере того, как она занималась своими обыденными делами, её прозрачные глаза цвета голубого льда смотрели прямо перед собой. Но поездки в центр города становились редкими. Всё больше и больше, её покупки, кроме еды и хозяйственных товаров, которые покупали слуги, производились в Бостоне, Вашингтоне или Нью-Йорке.
Конечно, было наивно с её стороны полагать, что поскольку присяжным понадобилось всего десять минут для того, чтобы признать её невиновной, теперь она свободная женщина, вернувшаяся в первоначальное положение. Одного лишь клейма предъявленного обвинения, о котором Преподобный Джаб и адвокат Дженнингс молились, да минует её чаша сия, было достаточно, чтобы вынести ей приговор в глазах многих в викторианском Фол-Ривер. Одно только предъявленное обвинение и процесс были равносильны приговору, какая там к чёрту презумпция невиновности!
Фол-риверский «Глобус» возобновил свою кампанию очернительства. Он не оставил никаких сомнений в том, что по их мнению произошла большая судебная ошибка. Лиззи мудро отказывалась от всех газетных интервью и никак не комментировала сюжеты в прессе, веря (надеясь?), что если она не будет помогать подпитывать эту историю, она, в конечном счёте, сойдёт на нет. Но газетчики оперируют иначе; они печатают каждый день.
Каждый слух о ней—а новые слухи распространялись каждую неделю—был с ликованием представлен как неопровержимый факт. Если никакого нового слуха вдруг не оказывалось, «Глобус» что-нибудь придумывал. В одном утверждалось, что когда Лиззи переехала в «Мейплкрофт», она попросила соседа снести ограду, которая разделяла их участки. Сообщалось, что возмущённый мужчина, имя которого не называлось, ответил, «Если вы переезжаете на соседний участок, я построю его ещё выше!» Правда заключалась в том, что никакого забора и никакого такого соседа не существовало, но для «Глобуса» это не имело никакого значения.
Вскоре после того как она вернулась в Фол-Ривер, Лиззи совершила поездку в Тонтон, чтобы поблагодарить шерифа и миссис Вайт за их заботу в течение тех десяти месяцев, что она провела в тюрьме. Узнав об этой поездке, «Глобус» сорвался с цепи:
Лиззи Борден является с повинной
Добровольно сдаётся шерифу Райту
Самая большая сенсация громкого дела
«Глобус» скормил этот сюжет Ассошиэйтед Пресс и она разошлась по телеграфу всем подписчикам. На следующий день АП распространила извинение, но «Глобус» его не напечатал и не напечатал опровержение. Это было в порядке вещей для Эдвина Портера.
С точки зрения фол-риверского общества Лиззи являлась изгоем; с таким же успехом она могла бы быть дочерью Авраама и Агари, сестрой изгнанника Измаила. Её имя, когда было необходимо его произнести, произносилось с презрением. Многие из её друзей, даже те, которые поддерживали её в течение того времени, что она провела в тюрьме и во время процесса, в конечном счёте отошли от неё. Давление общественности помешало многим продолжать своё с ней знакомство, и они проходили мимо неё без кивка или какого-либо другого приветствия.
Она вернулась в Конгрегационную церковь, где она пела в хоре, возглавляла Христианское общество и преподавала в Воскресной школе, но говорилось, что прихожане отвернулись от неё. Больше она никогда туда не возвращалась;: хоронил её священник Епископальной церкви.
Она жила, отрезанная от мира почти что как если бы она была за решёткой, приговорённная к одиночеству преградами сильнее засова—бессловесным, безжалостным осуждением окружающих. В открытую никто на неё презрительно не указывал—никакой открытой враждебности не выражалось—всего лишь эта настойчивая, сводящая с ума, повальная отчуждённость.
Обсуждались все её телодвижения, все всматривались в любую самую незначительную деталь её образа жизни и поведения. Некоторые говорили, что она слишком лихо управляла на улице своей повозкой. Некоторые повторяли легенду о том, что она не проявила никаких эмоций во время похорон родителей. Другие говорили, что она слишком щеголяла своим новоприобретённым богатством, когда она переехала жить на «холм». Если она выходила на свет в тихом, спокойном настороении, это могло означать только одно: она была в депрессии от чувства вины. Если она улыбалась, то, что же, это доказывало, что она бессердечна. Всё, что бы она ни делала, было неправильно.
Но оставаясь верной своей натуре, которую никто не попытался постичь, она ни разу не взмолилась о пощаде; никогда не просила себя понять; никогда ни словом ни вздохом не выразила возмущение тем, как с ней обращались.
Её ближайшим другом была Хэлен Лайтон , основательница фол-риверской Лиги спасения животных. В старости она говорила, что Лиззи была очень несчастна; что трагедия и скорбь бросали на неё тень.
«В старшем возрасте,» она сказала, «она подвергала сомнению правильность того, что она осталась в Фол-Ривер. Она поступила так по совету друзей, которые сказали ей, что если бы она отправилась жить куда-нибудь в другое место, это выглядело бы, как побег. Сначала это ей казалось мудрым, но впоследствии она задавалась вопросом, не было бы лучше, если бы она поселилась в другом месте.
«Она не была так одинока, как она описывалась. У неё была по крайней мере дюжина верных друзей, которые делали всё, что могли, чтобы скрасить ей жизнь. Мисс Борден была в высшей степени признательна за проявленную к ней заботу и она удостаивала многими милостями своих друзей. Она не любила принимать подарки, но никогда не уставала одарять своих друзей.
Мисс Борден помогала очень многим. Она находила удовольствие в том, чтобы помогать людям и щедро делилась всем, что имела. Она помогла нескольким молодым людям получить высшее образование. Сама любительница чтения, она позаботилась о том, чтобы многие, находившие удовольствие в чтении хороших книг, но не могущие позволить себе покупать их, были хорошо обеспечены чтением. Очень немногие знали о размахе её благотворительности».
Хотя многие чурались её, исключение составляли дети. Хотя это они радостно напевали стишок о 40 ударах, когда они прыгали через скакалку, про неё говорили, что у неё всегда находилась улыбка или ласка для всех, кто к ней подходил. Её можно было увидеть почти каждый день, сопровождаемую своим любимым котом и собаками, занимающуюся домиками для белок и птиц, которые наполняли большой боковой двор. Для соседских детей часто выставлялось печенье и им разрешалось подбирать упавшие фрукты.
пятница, 2 декабря 2016 г.
Следует ли прeнебрегать старыми знакомствами? Часть II
Автор этой книги и её читатель находятся сейчас примерно в том же положении, в каком находились Ноултон и Хильярд, когда они испытвали на себе давление подать дело в суд. Мы, однако, не осаждены газетчиками и избирателями. Мы можем проверить на прочность жалкие доводы расследования и заявить:
«Предоставьте нам больше материальных свидетельств. Если вы не можете найти запачканное кровью платье, то докажите, что Лиззи сожгла его или избавилась от него каким-либо другим способом. Вы не сделали ни того, ни другого. Если вы не можете показать нам орудие, которым были убиты Эбби и Эндрю, предоставьте нам убедительное объяснение, почему нет или скажите нам, куда оно делось. И сделайте это без каких-либо уловок. Как-нибудь свяжите это с обвиняемой. Скажите нам, было ли у него топорище или его не было. Убедите нас в том, что семейство Борденов было котлом кипящей ненависти столь неистовой, что она смогла спровоцировать эту бесчеловечную резню. Лиззи говорит, что во время убийства она была на сеновале амбара, и у неё даже есть свидетель, который это подтверждает. Ваши контрпоказания оказались прозрачным лжесвидетельством одного из ваших сотрудников. Нет, этого недостаточно, чтобы отнять жизнь у этой женщины!»
Почему большинство жителей в Фол-Ривер, и в то время, и несколько поколений спустя, могло с такой готовностью предположить, что женщина христианского воспитания и безупречной общественной репутации, могла убить с такой вопиющей дикостью? Конечно, те, кто с самого начала считал её виновной, получили поддержку в виде немедленного объявления Маршала Хильярда, сказавшего, что дальнейшего расследования не будет; дело закрыто. Умозаключение было неизбежно. Что касается полиции, то она сочла, что поймала убийцу; это присяжные выпустили её на свободу.
Cтолько лет спустя мы не можем представить себе Лиззи наклонившейся с тесаком в руке над лежащей ничком Эбби, наносящей удар за ударом по голове этой пожилой женщины, а затем и повторяющей это выступление внизу, на этот раз беря за мишень тело своего отца—человека, к кторому она несомненно питала достаточно тёплые чувства несмотря на его скаредность. Но мы не жили в Фол-Ривер в 1893 году. Вышеописанная сцена обладает мистической силой мифа о Медее, убивающей своих детей, или Эдипа, убивающего на распутье своего отца, и становится ясным, что Фол-Ривер—а возможно, большая часть Америки—как раз нуждалась в то время в подобном мифе точно так же, как древним грекам нужны были их мифы. Я предпочитаю оставить дальнейшее исследование этого вопроса в руках историков, психологов и антропологов; может быть, даже философов и богословов—людей, гораздо более квалифицированных, чтобы ответить на него, чем я.
Эти убийства были работой вырвавшегося на свободу маньяка, и это описание никак не соответствовало спокойной молодой христианке на скамье подсудимых, как и остальные факты, какими они были представлены на суде.
Новость об оправдательном приговоре Лиззи искрой пронеслась по телеграфным проводам считанные минуты после того, как было вынесено решение, и эта новость распространилась по Фол-Ривер так же быстро, как разлетелась новость о самих убийствах десять месяцев ранее. Господствовало мнение, что присяжные зайдут в тупик пытаясь вынести вердикт: что большинство из них сочтёт её виновной, но решение не будет единогласно, а потому будет недействительно. Таково же было мнение Ноултона и Пилсберри, и это и была цель, которую они истово желали достичь. Если бы присяжные не смогли прийти к единогласному рещению, они могли бы безнаказанно прекратить дело и как ни в чём ни бывало заняться другими делами.
И снова Лиззи стала единственным предметом обсуждения на каждом углу. Суммы переходили из рук в руки по мере того, как выплачивались пари, и толпа начала собираться перед домом на Секонд-стрит, как и раньше. Пошёл слух, что Лиззи прибудет в экипаже из Нью-Бедфорда. Самый знаменитый житель Фол-Ривер с триумфом возвращается домой!
Отряд из 12 полицейских был отправлен расчищать улицы и сдерживать толпу. Видели, что на кухне горел свет. Разнёсся слух, что Бриджет вернулась на свою старую работу и готовила закуски по поводу возвращения своей хозяйки. Но, как обычно, это было неправдой: Бриджет никогда не вернулась в дом 92 на Секонд-стрит.
К 8 часам вечера толпа, состоящая из более 2,000 человек, стала волноваться от разочарования, как часто бывало и раньше. Посыльный пришёл с вестью, что Лиззи прибыла поездом и направляется к дому Чарльза Холмса на Пайн-стрит. Толпа застонала, но половина её, настроенная на этот раз хоть мельком увидеть звезду, отправилась на Пайн-стрит.
Они опоздали и не увидели, как экипаж остановился перед домом Холмсов. Лиззи вышла первой и первой поднялась по ступенькам. За ней быстро последовали Мистер Холмс, Эмма и Мисс Анни Холмс. Несколько журналистов встретило поезд и потянулось вслед за экипажем Холмсов, но лишь один из них был приглашён внутрь, где всех торжественно встретили доктор Боуэн и Преподобный Джаб с супругой.
Лиззи назвала себя «счастливейшей женщиной на свете», но отказалась обсуждать процесс и, разумеется, убийства, которые были ему причиной. Этот обет молчания она соблюдала всю свою оставшуюся жизнь.
Тем временем, на Секонд-стрит толпа продолжала расти, исходя из предположения, что раньше или позже, Лиззи вернётся домой и проведет там ночь. Около 11 вечера непонятно откуда взявшийся оркестр присоединился к празднованию, и прозвучал праздничный гимн «Доброе старое время».
«Предоставьте нам больше материальных свидетельств. Если вы не можете найти запачканное кровью платье, то докажите, что Лиззи сожгла его или избавилась от него каким-либо другим способом. Вы не сделали ни того, ни другого. Если вы не можете показать нам орудие, которым были убиты Эбби и Эндрю, предоставьте нам убедительное объяснение, почему нет или скажите нам, куда оно делось. И сделайте это без каких-либо уловок. Как-нибудь свяжите это с обвиняемой. Скажите нам, было ли у него топорище или его не было. Убедите нас в том, что семейство Борденов было котлом кипящей ненависти столь неистовой, что она смогла спровоцировать эту бесчеловечную резню. Лиззи говорит, что во время убийства она была на сеновале амбара, и у неё даже есть свидетель, который это подтверждает. Ваши контрпоказания оказались прозрачным лжесвидетельством одного из ваших сотрудников. Нет, этого недостаточно, чтобы отнять жизнь у этой женщины!»
Почему большинство жителей в Фол-Ривер, и в то время, и несколько поколений спустя, могло с такой готовностью предположить, что женщина христианского воспитания и безупречной общественной репутации, могла убить с такой вопиющей дикостью? Конечно, те, кто с самого начала считал её виновной, получили поддержку в виде немедленного объявления Маршала Хильярда, сказавшего, что дальнейшего расследования не будет; дело закрыто. Умозаключение было неизбежно. Что касается полиции, то она сочла, что поймала убийцу; это присяжные выпустили её на свободу.
Cтолько лет спустя мы не можем представить себе Лиззи наклонившейся с тесаком в руке над лежащей ничком Эбби, наносящей удар за ударом по голове этой пожилой женщины, а затем и повторяющей это выступление внизу, на этот раз беря за мишень тело своего отца—человека, к кторому она несомненно питала достаточно тёплые чувства несмотря на его скаредность. Но мы не жили в Фол-Ривер в 1893 году. Вышеописанная сцена обладает мистической силой мифа о Медее, убивающей своих детей, или Эдипа, убивающего на распутье своего отца, и становится ясным, что Фол-Ривер—а возможно, большая часть Америки—как раз нуждалась в то время в подобном мифе точно так же, как древним грекам нужны были их мифы. Я предпочитаю оставить дальнейшее исследование этого вопроса в руках историков, психологов и антропологов; может быть, даже философов и богословов—людей, гораздо более квалифицированных, чтобы ответить на него, чем я.
Эти убийства были работой вырвавшегося на свободу маньяка, и это описание никак не соответствовало спокойной молодой христианке на скамье подсудимых, как и остальные факты, какими они были представлены на суде.
Новость об оправдательном приговоре Лиззи искрой пронеслась по телеграфным проводам считанные минуты после того, как было вынесено решение, и эта новость распространилась по Фол-Ривер так же быстро, как разлетелась новость о самих убийствах десять месяцев ранее. Господствовало мнение, что присяжные зайдут в тупик пытаясь вынести вердикт: что большинство из них сочтёт её виновной, но решение не будет единогласно, а потому будет недействительно. Таково же было мнение Ноултона и Пилсберри, и это и была цель, которую они истово желали достичь. Если бы присяжные не смогли прийти к единогласному рещению, они могли бы безнаказанно прекратить дело и как ни в чём ни бывало заняться другими делами.
И снова Лиззи стала единственным предметом обсуждения на каждом углу. Суммы переходили из рук в руки по мере того, как выплачивались пари, и толпа начала собираться перед домом на Секонд-стрит, как и раньше. Пошёл слух, что Лиззи прибудет в экипаже из Нью-Бедфорда. Самый знаменитый житель Фол-Ривер с триумфом возвращается домой!
Отряд из 12 полицейских был отправлен расчищать улицы и сдерживать толпу. Видели, что на кухне горел свет. Разнёсся слух, что Бриджет вернулась на свою старую работу и готовила закуски по поводу возвращения своей хозяйки. Но, как обычно, это было неправдой: Бриджет никогда не вернулась в дом 92 на Секонд-стрит.
К 8 часам вечера толпа, состоящая из более 2,000 человек, стала волноваться от разочарования, как часто бывало и раньше. Посыльный пришёл с вестью, что Лиззи прибыла поездом и направляется к дому Чарльза Холмса на Пайн-стрит. Толпа застонала, но половина её, настроенная на этот раз хоть мельком увидеть звезду, отправилась на Пайн-стрит.
Они опоздали и не увидели, как экипаж остановился перед домом Холмсов. Лиззи вышла первой и первой поднялась по ступенькам. За ней быстро последовали Мистер Холмс, Эмма и Мисс Анни Холмс. Несколько журналистов встретило поезд и потянулось вслед за экипажем Холмсов, но лишь один из них был приглашён внутрь, где всех торжественно встретили доктор Боуэн и Преподобный Джаб с супругой.
Лиззи назвала себя «счастливейшей женщиной на свете», но отказалась обсуждать процесс и, разумеется, убийства, которые были ему причиной. Этот обет молчания она соблюдала всю свою оставшуюся жизнь.
Тем временем, на Секонд-стрит толпа продолжала расти, исходя из предположения, что раньше или позже, Лиззи вернётся домой и проведет там ночь. Около 11 вечера непонятно откуда взявшийся оркестр присоединился к празднованию, и прозвучал праздничный гимн «Доброе старое время».
четверг, 10 ноября 2016 г.
Следует ли прeнебрегать старыми знакомствами?
На следующий день после завершения процесса Бостонский «Вестник» в передовице прокомментировал его так:
«Нью Йорк Таймз» эхом перекликался с этим мнением, но более резко критиковал происшедшее:
В 500 словах передовица «Нью-Йорк Таймз» резюмировала всё дело Борденов. С 11:30 утра 4 августа 1892 года до 4:00 часов вечера 20 июня 1893 года расследование, предъявление обвинения и процесс—все они были полнейшим фарсом.
Случившись в маленьком городе, естественно, что гротескное убийство посреди бела дня двух известных пожилого возраста граждан в их доме на людной улице не могло не оказаться сенсацией. Тот факт, что полиция сконцентрировала своё расследование, а позднее и предъявила обвинение их дочери только подлил масла в огонь.
Полная безответственность в журнализме и тенденциозность фол-риверского «Глобуса» только усугубила и так уже напряжённую ситуацию. Полицейское подразделение Фол-Ривер не было скоплением глупых и непутёвых дурачков, как их обвинила «Нью-Йорк Таймз», хотя, безусловно, это не было подразделением, опытным в экспертно-криминалистической науке. Недостатком этого подразделения было не неспособность работать с самоотдачей, а неумелое руководство.
Маршал Хильярд был номинальной главой полиции, но ответственность за повседневные расследования нёс Заместитель Маршала Флит, а он был в такой же степени импульсивным в какой он был упрямым. Полиция была загнана в угол газетами и общественностью, и они были запаниковали. Они должны были кого-то арестовать или они рисковали столкнуться с общественным презрением.
Флит был убеждён с того момента, как Лиззи не оказала ему должного уважениея и сорвалась о том, что Эбби не была ей матерью. С того момента усилия полиции были нацелены на то, чтобы доказать её вину. Да, другие зацепки были проработаны как положено и слухи были проверены, но суть расследования была выстроена на предположении, что злоумышленником были Лиззи.
Пожалуй, этот порядок действия нельзя признать всецело неправильным, ведьон аккуратно отображал господствующее мнение, но когда стало очевидно, что практические материальные улики, подкрепляющие её вину, найти нельзя, оставалось три варианта: первый, предъявить ей обвинение и судить её с этеми неполноценными косвенными доказательствами; второй, перенаправить расследование на других подозреваемых; или, третий, отложить арест и предъявление обвинения до тех пор, пока не найдутся неопровержимые доказательства.
Поддавшись на злорадство прессы и давление публики, они выбрали неправильный вариант. Как сказала «Нью-Йорк Таймз» можно было простить загнанную в угол полицию за то, что она поддалась, но не окружного прокурора и судебных исполнителей.
Ноултон, который не был полностью уверен в её вине, когда это дело оказалось у него на столе, должен был поставить на файле штамп Nolle Prosequi [прекращение делопроизводства]. Более того, он должен был сказать Флиту и Хильярду, что они не имеют повода обращаться в суд, и что пусть не посылают ему дело, пока у них что-нибудь не появится.
Доклад из Гарварда, показывающий отсутствие пятен крови на тесаке без топорища, платье, обуви и чулках должен быть в наличии до того, как был сделан какой-бы то ни было арест или проведёно «предварительное следствие». Продолжать действовать без него было, по меньшей мере, глупо; а в худшем случае, халатностью.
В качестве мотива у полиция были одна-две истории о несогласии или даже ненависти в семье; истории, которые, вполне возможно, могли были правдивыми, но они не были должным образом подкреплены доказательствами. Даже их собственный свидетель, Бриджет, давала показания, сильнейшим образом противоречащие этой версии, и мало кто стал бы сомневаться, что она знала об этом больше, чем любой знакомый, который появлялся в доме только временами.
Даже с помощью сфабрикованных показаний Медли об отсутствии следов в пыли, Флиту также не удалось разрушить алиби Лиззи о том, что она была в амбаре в тот момент, когда был убит Эндрю.
Без правдоподобного мотива (или с определённо слабым, даже если доказанным), без орудия убийства или явно испачканной в крови одежды и без прежде всего необходимой исключительной возможности, дело против Лиззи Борден не являлось делом. Они добились предъявления вины, но комбинация оказалась проигрышной. Они ничего не смогли доказать.
Вердикт присяжных в деле Лиззи Борден всего лишь подтверждение мнений, имеющихся у тех, кто следил за показаниями, предоставленными обвинением и наблюдал эффект, произведённый на них мощным перекрёстным допросом. От обвинения требовалось доказать вину без доли обоснованного сомнения, и оно это сделать не сумело. Вердикт вынесен и подсудимая навсегда освобождена от любых возможных будущих судебных решений по этому вопросу. Эта трагедия остаётся вполне такой же загадкой, как и раньше. Ничего не было доказано, кроме того, что во время процесса не появилось никаких доказательств, которые оправдали бы признание Лиззи Борден виновной в этом акте.
«Нью Йорк Таймз» эхом перекликался с этим мнением, но более резко критиковал происшедшее:
Для всякого добропорядочного мужчины или женщины, следившими за этим процессом, будет некоторым облегчением узнать, что суд в Нью-Бедфорде не только признал мисс Лиззи Борден невиновной в ужасающем преступлении, в котором она обвинялась, но сделал это с весьма значительной оперативностью
Оправдание этой весьма несчастной и жестоко преследуемой женщины стало, по своей оперативности, по сути осуждением полицейских властей в Фол-Ривер и служащих судебного ведомства, которые добились вынесения обвинительного акта и вели судебный процесс.
Это стало заявлением не только о том, что заключённая была невиновной, но что никогда не было никакой серьёзной причины предполагать, что она была виновной.
Она избежала ужасной судьбы, которая ей угрожала, но длительное заключение, через которое она прошла, невыносимые тревоги, ожидания и страдания, причинённые ей, вопиющий ущерб, нанесённый её чувствам женщины и дочери, подлежит отнесению на счёт полиции и авторитетных специалистов по праву. То, что она подверглась всему этому—позор для Массачусеттса, который только частично смывает здравомыслие вынесеного оправдательного вердикта.
Теория обвинения, кажется, заключалась в том, что если было возможно, что мисс Борден убила своего отца и его жену, то из этого сделать вывод, что она их таки убила. Фактически, они предлагали счесть, что если нельзя было доказать её невиновность, её необходимо признать виновной. За долгое время мы не можем припомнить ни одного дела, в котором обвинение было бы так полностью разгромлено, или в котором материальные показания продемонстрировали бы с такой ясностью не только то, что подсудимая не должна быть осуждена, но и что ей не должно было быть предъявлено никакого обвинения.
Нас не удивляет, что полиция в Фол-Ривер сфокусировала свои подозрения на мисс Борден. Город это небольшой. Полицейские там обычного, неадекватного и бестолкового сорта, каких в подобные города удаётся заполучить. Нет ничего более безжалостного, чем тщеславие невежественных и необученных людей, которым вменено в обязанность раскрыть преступление, перед лицом тайны, которую они не могут разгадать и за раскрытие который они чувствуют себя ответственными. Полиции Фол-Ривер нужна была жертва, чьё жертвоприношение очистило бы их от того презрения, которое, они чувствовали, станет их участью если убийца Борденов не будет обнаружен, и эта дочь была под рукой и самая беспомощная. Вот они и набросились на неё.
Но ответственность служащих судебного ведомства – это совсем другое дело. Они обучену закону, и привыкли анализировать и взвешивать материальные свидетельства. Они знали, чего требует правосудие в том, что касается доказательства вины в совершении убийства.
Нелегко поверить в то, что они не знали, что ни подобного доказательства, ни чего-либо на него похожего, у них не было. Казалось, что они решились на судебный процесс без него, и впоследствии шли ощупью в своих неуклюжих попытках его обнаружить.
Мы не можем избавиться от чувства, что их поведение в этом деле было возмутительным, что они были виновны в совершении варварского зла по отношению к невинной женщине и нанесении непростительного вреда по отношению к обществу. И мы считаем, что это несчастье злополучно, что их жертва не имеет никакого способа обратиться в суд и никаких средств привлечь их к ответу. Её оправдание – всего лишь частичное искупление того зла, которое она претерпела.
В 500 словах передовица «Нью-Йорк Таймз» резюмировала всё дело Борденов. С 11:30 утра 4 августа 1892 года до 4:00 часов вечера 20 июня 1893 года расследование, предъявление обвинения и процесс—все они были полнейшим фарсом.
Случившись в маленьком городе, естественно, что гротескное убийство посреди бела дня двух известных пожилого возраста граждан в их доме на людной улице не могло не оказаться сенсацией. Тот факт, что полиция сконцентрировала своё расследование, а позднее и предъявила обвинение их дочери только подлил масла в огонь.
Полная безответственность в журнализме и тенденциозность фол-риверского «Глобуса» только усугубила и так уже напряжённую ситуацию. Полицейское подразделение Фол-Ривер не было скоплением глупых и непутёвых дурачков, как их обвинила «Нью-Йорк Таймз», хотя, безусловно, это не было подразделением, опытным в экспертно-криминалистической науке. Недостатком этого подразделения было не неспособность работать с самоотдачей, а неумелое руководство.
Маршал Хильярд был номинальной главой полиции, но ответственность за повседневные расследования нёс Заместитель Маршала Флит, а он был в такой же степени импульсивным в какой он был упрямым. Полиция была загнана в угол газетами и общественностью, и они были запаниковали. Они должны были кого-то арестовать или они рисковали столкнуться с общественным презрением.
Флит был убеждён с того момента, как Лиззи не оказала ему должного уважениея и сорвалась о том, что Эбби не была ей матерью. С того момента усилия полиции были нацелены на то, чтобы доказать её вину. Да, другие зацепки были проработаны как положено и слухи были проверены, но суть расследования была выстроена на предположении, что злоумышленником были Лиззи.
Пожалуй, этот порядок действия нельзя признать всецело неправильным, ведьон аккуратно отображал господствующее мнение, но когда стало очевидно, что практические материальные улики, подкрепляющие её вину, найти нельзя, оставалось три варианта: первый, предъявить ей обвинение и судить её с этеми неполноценными косвенными доказательствами; второй, перенаправить расследование на других подозреваемых; или, третий, отложить арест и предъявление обвинения до тех пор, пока не найдутся неопровержимые доказательства.
Поддавшись на злорадство прессы и давление публики, они выбрали неправильный вариант. Как сказала «Нью-Йорк Таймз» можно было простить загнанную в угол полицию за то, что она поддалась, но не окружного прокурора и судебных исполнителей.
Ноултон, который не был полностью уверен в её вине, когда это дело оказалось у него на столе, должен был поставить на файле штамп Nolle Prosequi [прекращение делопроизводства]. Более того, он должен был сказать Флиту и Хильярду, что они не имеют повода обращаться в суд, и что пусть не посылают ему дело, пока у них что-нибудь не появится.
Доклад из Гарварда, показывающий отсутствие пятен крови на тесаке без топорища, платье, обуви и чулках должен быть в наличии до того, как был сделан какой-бы то ни было арест или проведёно «предварительное следствие». Продолжать действовать без него было, по меньшей мере, глупо; а в худшем случае, халатностью.
В качестве мотива у полиция были одна-две истории о несогласии или даже ненависти в семье; истории, которые, вполне возможно, могли были правдивыми, но они не были должным образом подкреплены доказательствами. Даже их собственный свидетель, Бриджет, давала показания, сильнейшим образом противоречащие этой версии, и мало кто стал бы сомневаться, что она знала об этом больше, чем любой знакомый, который появлялся в доме только временами.
Даже с помощью сфабрикованных показаний Медли об отсутствии следов в пыли, Флиту также не удалось разрушить алиби Лиззи о том, что она была в амбаре в тот момент, когда был убит Эндрю.
Без правдоподобного мотива (или с определённо слабым, даже если доказанным), без орудия убийства или явно испачканной в крови одежды и без прежде всего необходимой исключительной возможности, дело против Лиззи Борден не являлось делом. Они добились предъявления вины, но комбинация оказалась проигрышной. Они ничего не смогли доказать.
вторник, 25 октября 2016 г.
Судья Дьюи выступает от суда, Часть II
Как газета “Нью Йорк Таймс” делала в течение всего следствия и процесса, в тот день она посвятила передовицу лестным отзывам в отношении суда и участников процесса:
На следующий день у “Нью Йорк Таймс” найдутся дополнительные комментарии, но в тот момент было уже 3:30, у всех все силы были истрачены, и поэтому вероятно, что бары и кофейни возле здания суда испытали наплыв клиентов, когда присяжные удалились в тесную комнату для совещания, чтобы начать обсуждение дела.
Ровно час спустя они сообщили суду, что они достигли согласия, необходимого, чтобы вынести приговор. Вообще-то они достигли согласия десять минут спустя после того, как они приступили к обсуждению, но из уважения к обвинению они просидели там ещё дополнительные 50 минут прежде чем сообщить, что они готовы. Новость немедленно разнеслась по коридорам здания суда и у входа в зал началась толкотня. Все места были немедленно заняты и перегруженные судебные приставы не могли сдерживать толпу, забившую все проходы. Судьи с трудом протиснулись сквозь толпу к скамье позади шерифа Райта.
Клерк сделал перекличку и каждый присяжный отозвался.
“Лиззи Эндрю Борден, встаньте”.
Лиззи неуверенно поднялась и встала лицом к присяжным.
“Господа присяжные заседатели,” спросил клерк, “вы пришли к единому мнению?”
“Да”, сказал старшина присяжных. “Прошу вас вернуть анкету суду. Лиззи Эндрю Борден, поднимите вашу правую руку. Господин старшина, посмотрите на подсудимую. Подсудимая, посмотрите на старшину присяжных. Каков ваш приговор?”
“Невиновна!”
Зал судебного заседания разразился ликованием, которое, как сообщалось, было слышно за полмили.
Лиззи упала на своё сиденье и рыдания сотрясли её тело. Хотя согласно стенограмме суда демонстрация со стороны аудитории была немедленно остановлена, в газетных отчётах говорилось, что она продолжалась несколько минут, и шериф Райт не сделал никакого усилия её остановить. Писалось, что его глаза были полны слёз. Правда, не сообщалось, были это слезы радости или досады.
Комментатор Джо Говард:
Преподобный Джаб и адвокаты Робинсон и Дженнингс окружили Лиззи и помогли ей выбраться в коридор и зайти в кабинет судей. Прошёл ещё целый час прежде чем снова пришедшая в себя Лиззи покинула здание суда свободной женщиной. Толпа ожидающих разразилась песней, приветствиями и аплодисментами и длинный кортеж экипажей последовал за ней к вокзалу, на поезд назад домой в Фол-Ривер.
Как вёлся процесс дела Борденов
Каким бы ни станет результат дела Борденов, вряд ли могут существовать два разных мнения относительно превосходства той манеры, в которой оно велось по сравнению с тем, как обычно ведутся дела о сенсационных убийствах в этом штате. По сути дела, это делает честь и судейской коллегии и адвокатуре Массачусеттса. Дело велось быстро и организованно, без какого-либо следа расхлябанности или скандальных происшествий, с которыми мы здесь слишком хорошо знакомы. Это проявилось в первый день в выборе присяжных. Экзаменация дополнительных присяжных проводилась целиком судьями и почти полностью сводилась к определённым, установленным законодательством вопросам относительно квалификации присяжных. Сомнительно, чтобы в округе Бристоль нашлось 12 мужчин зрелого возраста и здравого ума, которые бы не читали об этом деле, не обсуждали его и не сформировали о нём никакого собственного мнения, но решающим вопросом было то, находились ли они в состоянии вынести приговор относительно предоставленных и принятых к рассмотрению судом доказательств. Если было показано, что у них не было личной заинтересованности или предрассудка в этом деле, что считается по законам Массачусеттса достаточным основанием для снятия кандидатуры присяжного заседателя (юридическим правом отвода присяжного заседателя), то это предоставляет достаточную гарантию объективности. Результатом было то, что присяжные были сформированы за один день в обществе, где это дело было предметом обсуждения долгие месяцы.
И судьи и адвокаты были одинаково склонны к тому, чтобы соблюдать законные пределы в изложении фактов и дискуссии, и не было никаких неподобающх перебранок или ненужных задержек. Важные вопросы относительно решения вопроса о признании того или иного доказательства допустимым возникали, и были основательно и детально аргументированы и своевременно улажены. Во время процесса были предъявлены экспертные медицинские и химические показания, и они не были пристрастными или противоречащими. Так получилось, что они были предоставлены обвинением, но оказались полностью благоприятными для защиты. Не было попытки их переиначить или исказить, или использовать их для того, чтобы доказать что-либо, кроме того, что могло выглядеть как результат экспертизы основанной на рассмотрении фактов.
Если и есть что-нибудь дискредитирующее в этом деле, то его можно узреть в попытках полицейского органа Фол-Ривер разгадать тайну, которая поставила их в тупик, или в том, как проводилось предварительное расследование, которое, кажется, было нацелено но то, чтобы приписать это преступление единственному человеку, которого этот полицейский орган мог заподозрить. Сам процесс вёлся компетентно и оперативно и не выходил за пределы должного и дозволенного форматa судебного разбирательства. У обвинения была нехватка материальных свидетельств и, соответственно, защите мало что пришлось сделать, чтобы им противостоять, но в подобных случаях, при менее чёткой методике часто наблюдается тем больше потуг к сенсационности и прикладываются большие усилий, переступающих границы установленной процедуры. Борденовский процесс, учитывая сенсационные аспекты этого дела, был образцовым процессом с первого дня и сейчас может быть скомпрометирован только поведением присяжных.
На следующий день у “Нью Йорк Таймс” найдутся дополнительные комментарии, но в тот момент было уже 3:30, у всех все силы были истрачены, и поэтому вероятно, что бары и кофейни возле здания суда испытали наплыв клиентов, когда присяжные удалились в тесную комнату для совещания, чтобы начать обсуждение дела.
Ровно час спустя они сообщили суду, что они достигли согласия, необходимого, чтобы вынести приговор. Вообще-то они достигли согласия десять минут спустя после того, как они приступили к обсуждению, но из уважения к обвинению они просидели там ещё дополнительные 50 минут прежде чем сообщить, что они готовы. Новость немедленно разнеслась по коридорам здания суда и у входа в зал началась толкотня. Все места были немедленно заняты и перегруженные судебные приставы не могли сдерживать толпу, забившую все проходы. Судьи с трудом протиснулись сквозь толпу к скамье позади шерифа Райта.
Клерк сделал перекличку и каждый присяжный отозвался.
“Лиззи Эндрю Борден, встаньте”.
Лиззи неуверенно поднялась и встала лицом к присяжным.
“Господа присяжные заседатели,” спросил клерк, “вы пришли к единому мнению?”
“Да”, сказал старшина присяжных. “Прошу вас вернуть анкету суду. Лиззи Эндрю Борден, поднимите вашу правую руку. Господин старшина, посмотрите на подсудимую. Подсудимая, посмотрите на старшину присяжных. Каков ваш приговор?”
“Невиновна!”
Зал судебного заседания разразился ликованием, которое, как сообщалось, было слышно за полмили.
Лиззи упала на своё сиденье и рыдания сотрясли её тело. Хотя согласно стенограмме суда демонстрация со стороны аудитории была немедленно остановлена, в газетных отчётах говорилось, что она продолжалась несколько минут, и шериф Райт не сделал никакого усилия её остановить. Писалось, что его глаза были полны слёз. Правда, не сообщалось, были это слезы радости или досады.
Комментатор Джо Говард:
Дженнингс, потрясенный до глубины души и дрожавший как осиновый лист, воскликнул “Слава Богу!” и протиснулся к барьеру перед скамьёй подсудимых. Лиззи протянула ему руку; он схватил её, и она порозовела от силы его рукопожатия. Робинсон проскользнул под барьером и оттолкнул теперь уже ненужного стража, который караулил подсудимую. Он нагнулся и прижался к ней щекой к щеке, а левой рукой обхватил её за талию, и поднял её.
Все её друзья сгрудились вокруг неё. Мистер Холмс стал первым, кто подал ей руку, а рыдающий Преподобный Бак был следующим. Она протянула руку к своему защитнику, Мелвину Адамсу и тот в свою очередь взял обе её руки. Тем временем Эмма была окружена ещё одной толпой и была отрезана от Лиззи.
Присяжные по очереди подошли к ней, чтобы обменяться рукопожатием с женщиной, для которой они столько сделали, и она одарила каждого из них своей улыбкой и словами признательности.
Преподобный Джаб и адвокаты Робинсон и Дженнингс окружили Лиззи и помогли ей выбраться в коридор и зайти в кабинет судей. Прошёл ещё целый час прежде чем снова пришедшая в себя Лиззи покинула здание суда свободной женщиной. Толпа ожидающих разразилась песней, приветствиями и аплодисментами и длинный кортеж экипажей последовал за ней к вокзалу, на поезд назад домой в Фол-Ривер.
Подписаться на:
Сообщения (Atom)