Злополучный тесак, часть II

Ранее Аделаида Черчилль упорно утверждала, что то платье, которое Лиззи отдала полиции было не то, которое на ней было, когда Аделаида впервые прибежала тем утром. Если бы их никто не оспорил, её показания могли бы нанести серьёзный ущерб защите. После обеденного перерыва её попросили вернуться на свидетельскую трибуну и допросили снова. Робинсон попросил её рассказать, что было на Бриджет, и Аделаида уверенно ответила, что на ней было платье из светлого ситца.

Ранее Бриджет сказала, что на ней было тёмно-синее платье. Робинсон зачитал показания Бриджет на эту тему, но, как и Харингтона со шнурками, Аделаиду невозможно было переубедить: согласно ей, на Бриджет было платье из светлого ситца.

Стало ясно: если Аделаида могла ошибиться о том, что было на Бриджет, она могла ошибаться и насчёт одежды Лиззи.

В “истории” Портера шестой день суда не описывается; он его полностью пропустил. Возможно, он это сделал потому, что это был ещё один полный неудач день для обвинения.

Столкнувшись с противоречивыми показаниями о топорище тесака, а теперь и с путанным описанием платья Лиззи, обвинение надеялось вновь войти в колею с помощью показаний лейтенанта Франсиса Эдсона. Он был одним из шестерых полицейских, перевернувших дом Борденов вверх дном в понедельник после того, как лаборатория Гарварда дала отрицательный ответ касательно топоров и тесаков, посланных им. Однако пользу от его описания событий в тот понедельник извлекла защита.

С самого начала расследования полиция не верила в то, что в момент убийства Эндрю Лиззи находилась на сеновале амбара. Если бы обвинению удалось убедить в этом присяжных, Лиззи можно было бы объявить присудствовавшей внутри дома в минуту его смерти. Это усилило бы один из трёх элементов пресловутой триады, необходимой для того, чтобы её засудить: повода, средства и возможности.

Его послали за лезвием тесака, сказал Эдсон. Он также принёс корзину со всякой всячиной из амбара и принёс её в участок для осмотра и учёта. На перекрёстном допросе Робинсон извлёк из него перечень содержимого корзины: листовой свинец, дверная ручка и коллекция металлических предметов. Корзина была точно такой, какую Лиззи описала на предварительном следствии и подтверждала её историю о том, что она была наверху на сеновале и рылась в этой самой корзине.

Полицейский Вильям Медли также обратил внимания суда на сеновал. Когда его попросили описать, что он заметил во время обыска, он ответил уверенно и обстоятельно. Как следует из приведенной ниже стенограммы суда, его спрашивали про пол амбара, но ответил он про пол сеновала:

Я шёл вверх пока не достиг третьей или четвёртой ступеньки от верха и, когда я там стоял, часть моего тела находилась выше пола – выше уровня пола – и я осмотрелся, чтобы посмотреть, не было ли там следов, что что-то было потревожено, и я не заметил ничего, что выглядело, как будто было потревожено, и я низко наклонился, чтобы посмотреть, нельзя ли различить какие-нибудь следы, оставшиеся на полу амбара. Я сделал это, низко наклонившись и посмотрев вдоль пола. Я ничего не увидел, и я протянул руку, чтобы проверить, можно ли сделать отпечаток на полу амбара, и я приложил ладонь и я обнаружил, что я сделал отпечаток на полу амбара.

Опишите, что было на полу вокруг того места, где вы сделали отпечаток ладони.

Казалось, что там была скопившаяся пыль от сена и прочая пыль.

Насколько отчётливо вы могли видеть следы, которые вы сделали вашей ладонью

Я видел их вполне отчётливо, когда я их искал.

Продолжайте и опишите остальное, что вы там увидели.

Тогда я взошёл на самый верх и сделал четыре или пять шагов вбок вдоль края пола, прямо возле лестницы, затем поднялся посмотреть, могу ли я разглядеть свои следы, и я смог это сделать.

Как вы смотрели, чтобы разглядеть, можно ли увидеть следы, которые вы сделали?

Я, прежде всего, наклонился и посмотрел вдоль пола амбара и отчётливо их увидел.

Видели ли вы ещё чьи-нибудь следы в той пыли, кроме сделанных вами?

Нет, сэр.

Показания Медли были потенциально сокрушительными для защиты. Стремясь описать наихудший для Лиззи сценарий, в своём описании суда Пирсон процитировал показания Медли дословно. Это единственные показания от шестого дня суда, которые он процитировал. Он проигнорировал показания всех остальных свидетелей и просто их перечислил.

Обвинение, должно быть, было в восторге от показаний Медли, о том, что он не увидел на сеновале. Они понесли тяжёлые потери в битве за платье и тесак, но, судя по всему, выиграли битву за амбар. Пусть читатель запомнит описание Медли и ту детальность, с которой он описывал то, что он там делал. Но то, что на день номер шесть казалось прочной победой обвинения, предстало в совсем другом свете, когда защита представила свой вариант.

И опять всплыл вопрос о том, кто нашёл лезвие тесака и что с ним было сделано. К настоящему моменту никто не был уверен; ни полиция ни, определённо, суд.

Медли с уверенностью сказал, что он взял его в тот в понедельник, тщательно завернул в коричневую бумагу и отнёс его Маршал Хильярду. Подзадоренный Робинсоном, он наглядно продемонстрировал, как именно он его завернул, используя бумагу, услужливо предоставленную Робинсоном.

Капитан Денис Дезмонд занял свидетельскую трибуну следующим, чтобы описать, как он нашёл тесак и тщательно завернул его в газету, и он продемонстрировал как именно он завернул его, используя фрагмент газеты, услужливо предоставленный Робинсоном.

Дезмонд не смог сказать, использовал ли он для этого “Бостонский Глобус” или “Провиденский журнал”. Это был, пожалуй, единственный юмористический момент за весь процесс; двое решительного вида полицейских, под присягой, торжественно клялись в том, что каждый из них сделал то, что мог сделать только один из них. Невозможно определить, как рассмотрел это поведение суд: как дачу заведомо ложных показаний или как безобидное бахвальство.

Когда суд готовился закрыть заседание до понедельника, обвинение предложило назначить на него изложение показаний Лиззи на “предварительном следствии”. Робинсон, разумеется, был против. Было согласовано письменное соглашение, устанавливающее параметры процедуры.

Таким образом:

1. Предоставляемые суду заявления являются свидетельскими показаниями, данными обвиняемой в судебном процессе под присягой.
2. Подсудимая не находилась тогда под арестом, но за три дня до того, как она дала эти показания, она была официально извещена, что подозревается в совершении этих преступлений и с того момента дом, включая подсудимую до её ареста, был под постоянным наблюдением полицейских.
3. Подсудимая была надлежащим образом вызвана в суд.
4. Перед тем, как она таким образом дала свидетельские показания, она попросила сделать это в присутствии своего адвоката, и что ей в этой просьбе было отказано.
5. После того, как она дала свои показания, ей не было позволено покинуть здание суда, и она была взята под стражу.
6. Перед вышеупомянутым предварительным следствием, приказ на её арест, обвиняющий её в убийстве Борденов, был оформлен, но не исполнен.
7. Перед тем как она дала свои показания, она не была предупреждена о том, что она не обязана свидетельствовать о чём-либо, что могло бы быть поставленным ей в вину.

Следующий день был выходной. Когда суд был продолжен в понедельник, этот последний пункт оказался камнем преткновения. Можно с уверенностью сказать, что обе стороны верили в то, что решение суда о допускаемости свидетельских показаний Лиззи предрешит то, кто из них одержит в конце концов победу.

Злополучный тесак

Заголовок в "Нью Йорк Таймс" от 10 июня резюмировал то, что произошло на пятый день процесса:

Аргументы Обвинения дали трещину

Разногласия между свидетелями-полицейскими в деле Борденов

Один из них клянётся, что видел обломок топорища тесака, про который утверждалось, что он потерян, в том самом ящике, где тесак был найден.

Или, как сказал Джо Говард, “Пятый день суда над Лиззи Борден (суда, в котором, будь она признана виновной, ей грозила бы смертная казнь) был ознаменован удивительной сенсацией за всю историю этого дела. Одна из самых прочных нитей изорванной паутины, которую эти пауки-юристы сплели вокруг неё, лопнула внезапным и совершенно неожиданным образом, после чего она оказалось обвислой с одной стороны. Свидетели обвинения не согласились друг с другом. Один из них в своих показаниях придерживался намеченной программы, а другой последовал за ним с ошеломляющей новой информацией. Затем первого свидетеля вызвали снова и заставили его подтвердить свою явную ложь”.

Капитан Филип Харингтон последовал за Флитом на свидетельскую трибуну, когда начался пятый день. В день убийств он патрулировал пешком; с тех пор он перескочил через несколько рангов и был произведён в капитаны. Фол-Риверский “Глобус” счёл его великолепным источником “сведений из первоисточника”, в особенности потому, что он сливал информацию исключительно им.

Его описание событий с того момента, когда он прибыл на место преступления в 12:15, было дотошным, вплоть до того, что он описал, которой рукой он открывал каждую дверь и где стоял или сидел каждый человек, с которым он разговаривал.

Он был четвёртым или пятым (в зависимости от того, чьё изложение счесть за более точное), из тех, кто допрашивал Лиззи о том, что произошло. Она рассказала ему о возвращении её отца с почты и о том, как он ненадолго присел в столовой, а затем прилёг на диване в гостиной. Она подробно рассказала о своей экскурсии в амбар, где она оставалась 20 минут, и сказала, что, пока она была там, она никого не видела и ничего не слышала.

Внизу он заметил Доктора Боуэна с какой-то бумагой для заметок в руке, стоящего возле плиты. Он увидел слово “Эмма”, написанное в углу, но Боуэн уронил бумагу в камин. Он спросил Боуэна, что это было и ему сказали, что ничего – его личная записка, которую он вынул из кармана—что-то насчёт его дочери, куда-то отправляющейся.

Робинсон, опасающийся создать впечатление, что Боуэн сжёг пропавшую записку [адресованную Эбби], возразил, сказав: “Я не могу позволить, чтобы это было записано в судебные показания, если только вы (Ноултон) не заверите меня, что это никак не связано с делом”.

Ноултон подтвердил: “Это совсем никак не связано с делом”.

Самая главная цель защитника в любом процессе—это попытаться дискредитировать свидетелей обвинения. Создавая сомнения в точности или правдивости любой порции показания, даже самой незначительной, можно создать в голове присяжного сомнение о точности или правдивости всего показания. Робинсон нашёл такое отклонение в показании Харингтона.

Отвечая на прямой вопрос, он сказал, что все окна в амбаре были закрыты. На перекрёстном допросе, Робинсон зачитал его показания перед окружным судом, где он сказал, что одно окно было открыто. Сконфуженный, Харрингтон быстро отказался от своего показания и признал, что одно из окон было открыто. Это показание не было ключевым, и не несло никакого особого смысла, но замечание стоило того, чтобы быть сделанным, так как помогло установить, что не всё, сказанное на суде, было безусловной правдой.

Один раз преуспев, Робинсон пошёл дальше, вынудив Харрингтона поклясться, что он в особенности заметил, что ботинки Эндрю были зашнурованы. Робинсон извлёк одну из официальных фотографий, на которой были показаны ботинки без шнурков; это были короткие ботинки с резинками, имеющие эластичные вставки с обеих сторон. Последовала заносчивая реакция Харрингтона: “На фотографии это неправильно”.
Робинсон отвернулся, покачав головой. Будут другие, ещё лучшие, случаи поставить под сомнение надёжность свидетеля, когда будут вызваны два следующих свидетеля.

Когда полицейский Майкл Малейли занял место на свидетельской трибуне, по его виду нельзя было сказать, что это пороховая бочка, готовая взорваться. Моложе большинства других полицейских, он был худой, подтянутый и в самой лучшей физической форме—как раз такой полицейский, которого хочется видеть патрулируюшим пешим перед домом.

Его первые вопросы к Лиззи были о том, чтобы определить, были ли на Эндрю какие-нибудь ценности. Она ответила, что на нём должны быть серебряные часы с цепочкой, бумажник с деньгами и золотое кольцо на мизинце. Его проверка показала, что всё было на месте. Грабёж тогда же был исключён в качестве повода для преступления.

Тогда он спросил о топорах и тесаках. Лиззи сказала, что и те, и другие имелись в доме и подозвала Бриджет, чтобы та показала ему, где они. Бриждет провела его к подвалу и показала ему два молотка с гвоздодёрами и два топора. Из углубления в печной трубе она вынула коробку и также показала ему обух тесака. Флит спустился в подвал на несколько минут позже и Малейли показал ему этот склад оружия. Затем он произвёл общий обыск дома и двора, но другого оружия или следов крови нигде не нашёл.

Поскольку Флит ранее сказал, что это он нашёл коробку, содержавшую лезвие тесака, Робинсон с удовольствием воспользовался возможностью подвергнуть его перекрёстному допросу, и заставил Малэйли повторить, что на коробку указала Бриджет, а не Флит. Ещё один случай указать на то, что свидетели обвинения не непогрешимы; ещё одна возможность осадить Флита за его кичливую манеру перед судом. Следующее, что он получил от Малэйли было гораздо более ценно, чем оба эти мелкие удовольствия.

Когда его попросили описать содержимое коробки, которую показала ему Бриджет, Малейли сказал, что в ней были разные куски метала, дверная ручка, дверные петли и топорище от обуха.

—Мистер Флит вынул не только лезвие, но и топорище.

Слова Малейли разорвались как снаряд у ног Робинсона.

—Что?”—взревел он.

—Кроме куска дерева всаженного в отверстие в лезвии, там был еще один обломок—сказал Малейли.

—Ещё один обломок чего?

—Топорища.

—Где он сейчас?

—Я не знаю.

—Это было частью того же топорища?

—Это была часть, которая подходила к этой. (Показывая на кусок дерева, который был вставлен
в лезвие тесака.

—Это была оставшаяся часть топорища?

—Это была часть со следами свежего разлома.

—Другая часть?

—Да, сэр.

—Это было топорищем от тесака?

—Это было тем, что я называю топорищем от тесака.

—Так вы вынули его из коробки?

—Нет.

—Вы видели, как это сделал кто-то другой?

—Да.

—Кто его вынул?

—Мистер Флит.

—Вы при этом присутствовали?

—Да.

—А кто-нибудь ещё?

—Насколько мне известно – нет.

—Положил ли мистер Флит его обратно на место?

—Да.

Давайте ознакомимся с газетным отчётом Джо Говарда об этом драматичном моменте:

Можно представить себе, как почувствовали себя адвокаты обвинения. Они напряжённо сидели на своих стульях. Губернатор Робинсон попросил свидетеля оставаться на месте, пока не найдут Флита. Ему не хотели предоставить никакой возможности рассказать маршаллу то, что он говорил в своих показаниях. Дженнингс тут же обежал весь зал. Он послал своего секретаря к подножию лестницы, ведущей в здание суда, чтобы проследить, чтобы никто с Флитом не говорил. Он послал толкового детектива из Кеймбриджа встать на верхней площадке лестницы и проследить, чтобы у Малейли не было шанса перекинуться словом со своим шефом. В тот же самый момент тайный сообщник полиции, сидевший в зале суда, соскользнул со своего стула и, не привлекая к себе внимания, отправился в вестибюль.

Окружной прокурор Ноултон, главный из прокуроров, почувствовал на себе тяжёлый взгляд бывшего губернатора.

“Где топорище?” спросил бывший губернатор.

“Я не знаю”, сказал Ноултон. После ещё одного заданного в лоб вопроса он сказал, не своим голосом, “Я никогда о нём раньше не слышал”.

К Ноултону—дюжему мужчине с коротко остриженными волосами кромвелевского типа—скоро вернулся дар речи. Он предложил суду выделить полицейского, который бы сходил в дом Борденов и посмотрел, там ли пропавшее топорище сейчас, но Мистер Робинсон выразил протест.

“Я только предлагаю это в интересах справедливости”, ответил Ноултон.

“Я тоже хочу справедливости, но не таким путём”, сказал экс-губернатор.

Робинсон попросил у суда разрешения немедленно возвратить Флита, и судьи согласились. Малейли попросили покинуть свидетельскую трибуну, и Флит снова появился на ней. Ноултон хотел допросить Флита первым, но суд отклонил его предложение. Робинсон набросился на него:

—Перечислите, пожалуйста, то, что вы обнаружили, когда вы взглянули в коробку.

—Я нашёл лезвие от тесака, с отбитой ручкой, вместе со всякими другими инструментами и железом, которое там было. Я не знаю, для чего это всё нужно.

—Вы не нашли там топорище, сломанный кусок?

—Нет, сэр.

—Вы его не видели, не так ли?

—Нет, сэр.

—Вы его не видели?

—Нет, сэр.

—Вынул ли её из коробки мистер Малейли?

—Насколько мне известно, нет.

—Вы заглянули в неё, так что вы могли бы увидеть, если бы оно там было?

—Да, сэр.

—У вас нет в этом никаких сомнений, не так ли?

—В чём?

—Что вы там не нашли другую часть топорища, которая к нему подходила?

—Нет, сэр.

—Вы не увидели кусок дерева со следами свежей поломки в коробке, вокруг коробки и рядом с ней?

—Нет, сэр, мне так не кажется. Я его там нигде не видел.

Последовало явное оживление среди зрителей, а судьи обменялись взглядами. Всем было ясно: Флит лгал под присягой.

Свидетельские показания допускают и всегда допускали наличие погрешностей, но поскольку этот тесак был представлен, как самый важный элемент вещественных доказательств, любой факт, его касающийся, хоть самый тривиальный, не мог быть не учтён или легко забыт полицией. Во время предварительного следствия и предварительного судебного слушания они продолжали утверждать, что один из других тесаков или один из топоров был орудием убийства. Когда все они были забракованы исследованиями в Гарварде, только тогда они обратились к тесаку без топорища. А теперь было слишком трудно заставить суд поверить, что Малейли, должно быть, просто вообразил, что он нашёл топорище.

Согласно защите, топорище было ключевым компонентом теории. Без него, одно лезвие, само по себе, не могло на полном серьёзе рассматриваться как летальное оружие в руках женщины, не наделённой сверхестественной силой.

Присутствующим в зале суда и, что важнее, присяжным, оставалось задуматься над значительностью отсутствующего топорища, и почему оно сломалось в момент убийства, если действительно это так случилось. Полиция хотела создать предположение, что оно было отломлено и выброшено потому, что оно было испачкано кровью, которую было невозможно быстро смыть. Это, однако, не объяснило бы, почему не было крови на том куске дерева, который был всё ещё вставлен в лезвие. Если топорище было запачкано, то уж наверно и та его часть, которая была ближе всего к брызгающей крови, последовавшей от 28 ударов, была бы испачкана тоже.

Как сказала "Нью-Йорк Таймз"
, показания Малейли создали “пробоину” в версии государственного обвинения. Но, типично для пристрастного повествования Портера в "Трагедии в Фол-Ривер", о сенсации, которую вызвал Малейли, было пренебрежительно написано одно предложение, а в 433-страничном “Процессе над Лиззи Борден” Пирсона она даже не упоминалась.